Солидол или женихи

В это утро мне почему-то не терпелось быстрее выйти на улицу. Мне казалось, что ночью, пока я сплю и ничего не вижу, происходит что-то очень важное. А это несправедливо, потому что без меня!

 Улица, как я теперь понимаю, была прообразом Интернета, а Митрофановна выполняла функции GOOGLE, так сказать местная поисковая система.

 И чего мы только ни узнавали на улице. А в очереди за хлебом еще больше! Очередь за хлебом была вовсе не потому, что хлеба не хватало. Хлеба хватало всем. Просто железнодорожный хлеб был самым вкусным в городе. И вот тут уже «Всемирная паутина» работала на полную мощность. Каких только новостей бабушка ни приносила из очереди!

 Мне тоже хотелось что-нибудь узнать первой!

 Проснувшись рано утром, может и не так уж рано, потому что родители уже ушли на работу, а брат еще дрых. Лето – каникулы! Одержимая что-то узнать, я даже не хотела умываться, но все же наспех умылась. Все равно ведь к бабушке мимо беседки идти.

 Беседкой мы называли открытую часть сарая, в котором хранились дрова и уголь на зиму. Вернее часть крыши от сарая, которую подпирали два деревянных столба, а к одному из них и был прибит умывальник. Да и вода в умывальнике была прохладная, бабушка уже свежей налила. Умывальник у нас был так себе, обыкновенный, как у всех. Здоровенная кружка с «носиком». Приподнимаешь двумя ладошками «носик», и по нему прямо тебе в руки стекает вода и умывайся, сколько хочешь. А если почти весь «носик» затолкать вовнутрь умывальника, то вода будет литься еще сильнее и тогда можно вымыть даже пыльные ноги.

 Ноги мыть я не собиралась, они у меня еще чистые. Я даже не хотела играть с мыльницей. Мне на улицу надо! Хотя мыльница у нас – последнее слово техники, так папа сказал. Такой мыльницы ни у кого на нашей слободке нет. Это нам Митрофановна сказала, она точно знала, что у кого есть. Когда она с бабушкой пила чай, она про всех всё рассказывала и про все их богатства тоже.

Персидский ковер и отрезы на платья про запас, тогда были основным показателем народного благосостояния. Я не всегда ей верила, потому, что моя мама никаких отрезов, тем более про запас, не покупала. А ковер у нас самодельный, вышитый. Он хоть и самодельный, но он очень красивый: на черном поле вышиты цветы. Когда бабушка в очередной раз занимала пятерку до получки у Митрофановны, Митрофановна всегда хвалила наш ковер и говорила, что она купила бы его даже за десятку. «Щас» – отвечала бабушка, – этому ковру, цены нет! Симка его целый год вышивала, когда с Ольгой в декрете сидела». Бабушка не продала ковер Митрофановне, даже тогда, когда мы купили «персидский» ковер, правда, сделанный почему-то не в Персии, а на Самаркандской ковровой фабрике.

 Так, что про такой пустяк как мыльница, Митрофановна знала точно, потому что когда она садилась пить чай, она всегда мыла руки. Ей тоже нравилась наша магнитная мыльница, потому что мыло всегда сухое, а не раскисшее, как в обыкновенной мыльнице. В мыло вставлялся металлический кружочек и мыло прилипало к другому магниту на специальной держалке. Когда папа только принес эту мыльницу, у нас вымыли руки все Илюшкины друзья и все мои подружки. Нам тоже нравилось играть с этой мыльницей. Интересно: а прилипнет мыло, если его сильно-сильно намочить? А если грязь не смыть? А с какого расстояния мыло подпрыгнет к держалке? А если Лилька что-нибудь придумывала, она тоже приходила ко мне и мы вместе проверяли её придумку.

 В это утро я даже без мыла умылась. Мне же некогда. Мне срочно надо на улицу. Зачем не знаю, но надо. А вдруг, там что-то произошло, а я еще ничего не знаю. А мне хотелось знать всё, как Митрофановне!

 Когда я пришла к бабушке, быстренько что-нибудь покушать, бабушка открывала банку с вареной сгущенкой, которую почему-то сварили два раза. Сгущенка была густой-прегустой и темно-коричневой, мне она показалась похожей на шоколад. Но бабушка сказала, что она похожа на солидол.

 Сгущенку нам варили потому, что её легко можно намазать, и она, как варенье или невареная сгущенка, не стекает с хлеба. Ну, и так, для разнообразия. А когда у тебя ничего не стекает с хлеба, так с ним можно и на улицу выйти, чтобы быстрее узнать все новости. Что я и сделала.

 Ну, вот так всегда, когда ты рано встанешь, на улице ничего не происходит. И нет никого. Ни Лильки, ни Зойки, ни даже Митрофановны. Тишина и пыли по колено. Это так бабушка говорила. Когда мы с Лилькой «гоняли лодыря», так тоже она говорила, мы ходили по пыли и специально загребали её ногами. Сейчас загребать пыль мне не хотелось. Нет, так уж совсем никого-никого, такого на нашей улице не бывало. Возле своего дома на лавочке сидел Сережка, Лилькин брат. Я, понятное дело, спросила: «А где Лилька»? А он мне ехидно ответил, что Лилька и его папа ушли покупать Лильке резиновые сапоги. Резиновые сапоги – дело важное! Это летом у нас сухо. Походил по пыли, ноги вымыл и все. А вот осенью после дождя грязи точно по колено. Жди, пока дорожки протопчут. А если тебе первой надо идти куда-то? Все ботинки, еще и шнурки грязные будут.

 – И вернутся нескоро, – еще ехиднее добавил Сережка! Про «нескоро» он сказал специально, чтобы я не сидела с ним на лавочке.

 Подумаешь! Я и не собиралась с ним сидеть! Большое удовольствие! Он же не Лилька! Чё с ним сидеть? С ним даже и поговорить не о чем. Я так, чуть-чуть еще постояла и решила идти домой, позавтракать, как человек. Бабушка не любила когда мы с куском хлеба по улице бегаем. Я уже пошла, но Сережка сам спросил, что у меня на хлеб намазано. Я и не думала его обманывать и чисто по-человечески ехидно ему ответила: «Солидол»!

 

 Только мы с бабушкой сели пить чай, как люди, в наш двор ворвалась тетя Лида с Сережкой, перепачканным чем-то маслянисто-коричневым.

 «Ну вот, – решила я, – опять что-то важное случилось, и опять без меня. Если тетя Лида так кричит, точно, что-то случилось. Хорошо, хоть сейчас не сплю. И всё первая узнаю. А то Лильке резиновые сапоги купят, а мне даже и сказать ей нечего будет. Я бросила пить чай, и вместе с бабушкой выбежала во двор, чтобы не пропустить ничего важного.

 Но тетя Лида та-а-к кричала! Ни то, что я, бабушка не сразу поняла, что случилось. И только когда тетя Лида сказала, что если их Сережка отравится, то он женится на вашей Ольге, и пусть она с ним по больницам бегает. Сообразив, что случилось, бабушка тоже честно сказала тете Лиде, что ребенок, т.е. я, не виноват, даже если так и сказала. Он что? Дурак здоровый, не понимает, что солидол не едят.

 Сережкин папа работал водителем автобуса, и солидола у них – завались! Здоровая жестяная банка из-под томатной пасты, у них за летним душем стояла.

 Когда тетя Лида с Сережкой уходили, бабушка сказала, чтобы Сережка целый день пил горячий чай с молоком. Так солидол растает, а Сережка, я извиняюсь, но так бабушка сказала, продрищется и может умнее станет. А тетя Лида сказала, чтобы я, вруша малолетняя, к ним больше ни ногой!

 – Вот мать с работы придет, я ей все расскажу, – пообещала тетя Лида и хлопнула калиткой так, что аж стекла задрожали.

 Я расстроилась. Интересно, а Лильке разрешат к нам приходить?

 После завтрака, я пошла в большой дом, будить брата.

 Илюшка вставать не хотел и сказал, чтобы я от него отстала. А если я буду приставать, он мне свои новенькие цветные карандаши не покажет и даже подержать не даст.

 Я села на подоконник и стала смотреть на улицу. Ждать, когда Лилька с новыми сапогами вернется.

 Ну, прям сейчас, она не возвращалась, и я посмотрела на комод. На комоде стояли все самые нужные мне вещи: ваза для цветов, мамин крем «Метаморфоза», тогда я думала, что так называется цветок, который на белой крышечке. Сам крем мне не нужен, а вот баночка от крема, нужна очень. И самое нужное, это мамины духи «Черный ларец».

 Духи, как и крем, мне не очень-то нужны, ну если только чуть-чуть. А вот коробка и бутылёчки очень нужны. В пустые флакончики можно налить воды и она тоже будет пахнуть. Коробка мне сразу понравилась, как только я её увидела. Эти духи папа подарил маме на восьмое марта. Восьмое марта прошло уже давным-давно, а духи все никак не кончались. Я только хотела посмотреть сколько их там еще осталось, открыла коробку и взяла самый большой бутылёк. Я хотела только чуть-чуть понюхать и поставить обратно. А брат как заорет: «Я всё маме расскажу, что ты её духи трогаешь». Я испугалась и уронила бутылёк. Бутылёк стукнулся об решетку на окне, и у него откололось горлышко вместе со стеклянной пробкой. Я даже палец порезала, когда бутылёк с духами схватила от страха. Духи все не вылились, в бутыльке больше половины осталось, но все равно мама будет ругаться и теперь меня точно не возьмут на Черемушки. Я расстроилась еще больше и даже расплакалась.

 – Уж если с утра что не заладится, считай, весь день пропал, – сказала бабушка. Поролоновой губкой, которой мы мыли сестренку, бабушка промокнула разлившиеся духи и губкой растерла себе руки.

Бабушка успокоила меня, сказав, что в этом пузырьке был «дикалон», а маме и духи не нравятся. Она белые танкетки хотела, а отец купил ей синие и еще целую десятку на эту ерунду истратил.

 – Васька, конечно, ругаться будет, скажет, что у меня руки – крюки, ну да ладно! Бабушка решила, что она всё сама маме расскажет. Скажет, что хотела руки помазать.

 – Это Илюшечка виноват! – От обиды крикнула я.

Теперь брат расстроился, что мне «на орехи» не достанется.

 – А я тут при чем, – возразил брат, – это же Ольга разбила!

 – Что ж ты орал, как оглашенный. Если бы ты не закричал, может всё бы и обошлось.

 – Да, – поддержала я бабушку, – я только понюхать хотела, я бы сразу его на место поставила, а ты как заорал, я испугалась и поэтому уронила бутылек.

 – Держать надо крепче. Как чё, так сразу я виноват, а ваша Олечка – никогда!

 Пока мы разбирались, кто виноват, я не заметила, как Лилька вернулась домой c новыми сапогами

 Лилька ко мне не пришла. После обеда я «с горя» уснула и когда пришла мама, не слышала.

 Когда с работы пришел папа, мама ему сказала, что я порезала палец, и она хотела мне помазать палец одеколоном, но не смогла открыть флакон, и мама сделала так, как советовал папа: постучала вилкой по горлышку, но видно торопилась, и сильно стукнула. Мама сказала, что одеколон не пролился, а вот горлышко откололось. Папа сказал, что завтра пульверизатор купит и одеколон перельет в него. «А сейчас,– сказал папа маме, – одеколон надо еще чем-нибудь накрыть, а то в комнате уже дышать нечем». Мама принесла стакан из кухни и перевернутым стаканом накрыла бутылёк.

 Я знаю, почему мама так сказала папе. Это, чтобы папа не расстраивался. Когда папа принес маме духи, бабушка сказала: «Ну вот, выбрасываем деньги на ветер, а я потом к Митрофановне пойду, пятерку до получки занимать». Папа обиделся. А бабушка маме сказала, что на обиженных воду возят, а крышу до зимы надо обязательно перекрывать.

 Вечером мама папе рассказала про солидол. Папа очень смеялся.

 Но на этом история про солидол не закончилась.

 За солидол, Сережка решил все же мне отомстить. За две асычки и пушок на лянгу, он подговорил Юрку Храмова. И тот жирный битюг, так про него моя бабушка сказала, обозвал меня дурочкой. При всех! А когда тебя ни за что обозвали дурочкой, да еще при всех! Кто ж такое стерпит? Ну, я его и покарябала. Тоже при всех!

А когда тебя ни за что обидели, ты что будешь выбирать, где карябать? Я его покарябала за толстые щеки. Что попало под руку, то и покарябала. Его мама, толстая-претолстая тетя Надя, тоже прибежала к нашей бабушке и тоже кричала, как тетя Лида, что если у их Юрочки, видите ли, не зарастут мои царапины, то он на мне женится. На что моя бабушка сказала: «Поищите дурочку в другом месте, а наша Ольга умная!»

 Тетя Надя хотела возразить бабушке, но бабушка за свои слова отвечала:

 – Это ж каким надо быть дураком! Видать, Надька, у твоего битюга совсем мозги жиром заплыли! За две асычки и какой-то пушок, всю жизнь с покарябанными щеками ходить! Не зарастут у тебя эти «канавы», – сказала бабушка Юрке, – так тебе и надо, будешь всю жизнь рябой! Эх, ты! Калека за две асычки!

 Юрка разревелся, а тете Наде, наверное, обидно стало. Юрка толстый, а теперь еще и с покарябанными щеками. Ей точно обидно стало, и она спросила бабушку.

 – И в кого это она у вас такая умная, она даже еще и в школу-то не ходит?

 – Да уж, в школу еще не ходит, а уже писать умеет, – гордо заявила моя бабушка, – и все буквы знает. А ваш битюг сопливый? Да у вас и Галька, это Юркина старшая сестра, ни черта не понимает. А наша еще и считать умеет. Ну, уж нет! Такого жениха нам и даром не надо. Сказала бабушка, как отрезала!

 Тетя Надя и бабушка еще бы долго могли разговаривать «по душам», потому, что тетя Надя сказала, что у нас Илюшка – скелет недокормленный, а мне сильно больно умной она уши оборвет. А бабушка сказала, что пусть только попробует!

 Но тут с работы пришел папа, и тетя Надя ушла, потому что она уважала нашего папу. Она сама первая видела, как наш папа спас Алку Хрипко. Алка свалилась с горки и покатилась вниз, а наш папа бросил арбуз и сетку с картошкой, он с мамой с базара возвращался, и поймал Алку. А если бы он её не поймал, Алка бы точно скатилась вниз, а там такие заросли верблюжьей колючки! Ого-го! Даже взрослому не поздоровится!

 Ну, и потом, с нашей бабушкой никто не спорил, потому что она справедливая. А что спорить? Считать до десяти я умела. Я даже складывать умела, правда, как бабушка, только деньги. И писать я тоже могла… свое имя, а алфавит я знала до буквы «М». Нет, вообще-то, я могла выучить алфавит и дальше, но бабушка сама сказала, чтобы я не приставала к маме со своей учебой, когда мама уставшая с работы приходит. Бабушка сказала: «Что раньше времени себе голову забивать? Вот пойдешь в школу, там будут учителя, они тебя всему научат. Они за это деньги получают».

 – Играй, пока есть время, – мудро заметила бабушка, – а то и, правда, не успеешь оглянуться, как вырастешь, замуж выйдешь, а это такая морока!

 Так с легкой бабушкиной руки я осталась без женихов. Вообще-то, у меня еще один претендент был – Баймуратка, внук бабушкиной «сестры». Он хоть и был тихий и воспитанный мальчик, но тоже в женихи мне не годился: у него всегда кровь из носа шла, когда я его портфелем била. А бегать по больницам, как сказала тетя Лида, да еще с Баймураткиным разбитым носом, мне как-то не хотелось. Это уж я сама потом решила. Да и зачем мне эти женихи, если с ними одна морока!

 Щеки у Юрки к школе заросли. И Сережка, ко всеобщей радости, не отравился, зато, поумнел, но «Солидолом» мы его еще долго дразнили.