Куда дели бабушку?

- Петровна, двери открой.  

Пожилая женщина с печальными глазами в длинной меховой жилетке, в плотно завязанном вокруг головы платке одиноко стояла у запертой калитки.

- Подруга, ты, что спишь еще?  Я тут тебе свой узелок принесла. Мне оно теперь без надобности. 
- Не барабань, не барабань! Я в огороде была. Завтра хочу рассаду высадить, пора уже.

- А я прохлаждаюсь.  Ни огурчика, ни помидорчика не посадила. Не знаю, что будет?   Концом платка, свисавшего через плечо, женщина вытерла глаза.

- Лиза, ну ты уж так-то не убивайся.  К лучшей жизни едете.

- Ой, Петровна, и не говори. Наташка наша совсем с катушек съехала. Как только получили это чертово разрешение, она весь дом разорила.

Все на барахолку стаскала,  да к Лидке в магазин. Сервиз «Мадонну»!  Красота, какая! Мы из него чай ни разу не пили. Продала.  

Наживали-наживали и всё прахом!   А ведь какая тихая, смирная была. Мы с  Яшей нарадоваться не могли, когда Гриша на ней женился. Ладно бы меня, детей зашпыняла.  Меня заставляет, с ними только по-немецки говорить. У нас каждое утро с гутен морген начинается. 

Гришку Генрихом зовет. Она ведь ему и паспорт переправила.  Теперь он Генрих Яковлевич. Меня велит всем Эльзой называть. Я ей говорю, ты ещё нашу фамилию Миллер на Мюллер переправь, и у нас будет не дом, а чистое гестапо c самого утра.

Женщины вошли на просторную веранду.  Положив увесистый узел на стол, Лиза села на табуретку.

- К  смерти припасала. Ты это в  церковь снеси.  Авось кому одинокому сгодится. Все новенькое, а вот не понадобилось. А уж  лучше б тут.  Рядом с Яшенькой  я  бы и осталась.

- Ты, что?  Бога не гневи!  Мы ведь с тобой одногодки, да и Яша был почти на десять лет старше тебя. 

- Гневи не гневи, а кто ж его знает, что там нас ждет, - соседка положила на стол свои натруженные руки и опустила голову.

- Ты вспомни, Маруся, сколько лет мы вместе?  Как мы всё это строили.  Как помогали друг дружке.  

Вспоминать стала часто, как нас привезли сюда. Выбросили в чисто поле – живи, как знаешь.  Здесь ведь степь голая была.  Пылища, мазанки, да казачата чумазые.  А сейчас! Чего только ни понастроили.  Дома, какие у всех. Сады.  Огороды.

Как вспомню, не верится, что такое пережили…

Старшенький наш в дороге умер.  Яша в трудармии.  И я одна одинёшенька.  Тут-то  по-русски  никто не говорил.   

Помнишь, какие мы молоденькие девчушки были?   Как в госпитале работали.  Как твоего Арсена выхаживали.

А когда война кончилась. Сколько радости было. Как мужей своих ждали!  Никто ведь не верил, что армянин к русской медсестре вернется. А он вернулся.

Госпиталь здесь оставили, больницу строить начали.   А в сорок восьмом Яшу с лагеря выпустили.  Гриша  родился. 

Вся жизнь здесь прошла.  Куда мне ехать?  Старая я. Не приживусь.

Подруги убрали со стола узел, согрели чай и сели вместе завтракать.

Вспоминая  свою былую жизнь, они не заметили,  как остыл и завтрак, и чай, а платки стали мокрыми от слез.

Маруся подошла к буфету.  Неловко натруженной рукой погладила стеклянные дверцы с резными планками: «Мой Арсен с твоим Яшей делали».

Она открыла дверцу и взяла небольшой графинчик с малиновой наливкой.   

С верхней полки достала красивые праздничные тарелки.

- Лиза, идем в зал.

- Марусь, ну ты что?   Первое мая, что ли?  Давай, здесь.

- Первое мая?  Дождемся ли мы первое мая?  У нас с тобой теперь каждый день – первое мая!

Маруся спустилась в погреб, достала еще оставшиеся собственноручно  приготовленные с осени запасы. Ловко открыв банки, она аккуратно переложила салаты в хрустальные салатницы. Томатный сок из двухлитровой банки перелила в чешский стеклянный кувшин с золотыми полосками и поставила на стол рядом с такими же, как кувшин, стаканами.  Отщипнув несколько зеленых стрелок из проросших луковиц, расставленных в граненых стаканах на подоконнике, Маруся мелко нарезала лук и добавила в салат из квашеной капусты. На горячее сварила гречневую  кашу с маслом.

- Я смотрю, подруга, ты  богато живешь. Где гречку достала?

- Светке  подруга достала. Светка мне принесла.   Я тебе тоже отсыпала.

- У меня  Яша гречку с мясом любил. Андрейка в него, тоже уплетает за обе щеки. А младшенький, в меня, картошку любит.

Подруги чинно сели за стол.

- Ой! У меня же еще холодец есть, - всплеснув руками, вспомнила Маруся.  

Разложив на праздничные тарелки кубики аппетитного холодца, она налила в хрустальные рюмки малиновую настойку:

- Вы у нас первые ласточки, -  смахнув непрошеные слезы, Маруся тяжело вздохнула, и уже не вытирая слезы, надрывно сказала, - Лиз, ты только письма пиши.  Давай, подруга, выпьем за здоровье. Столько пережили, думаю и это сдюжим. 

- Сдюжить-то  сдюжим, а вот свидимся ли, - тоже заплакав, ответила Лиза.

Выпив наливку, она налила себе в стакан томатного сока и, растягивая удовольствие, выпила его: 

- Такого, как у тебя, сока ни у кого больше не пила.   А вот, интересно в Германии помидоры  «бычье сердце» есть? 

- Ну, вот и узнаешь. А если нет,  я тебе семена пришлю.

- Да где ж я их там сажать буду? Там, небось,  и огородов-то нет.  У них все в этих…  супермаркетах продают.

Марусь, я вчера в магазине была.  Слух идет, многие документы подали.   Что будет, если наш Кукуй  с места тронется? Здесь же, почитай, все  на ГРЭС  работают.  Гришку с работы до сих пор ещё не отпустили. Всё до мелочи Майзерову сыну передает. У них же там порядок строгий. Проводок к проводку и каждая бумажка на своем месте в папочке должна лежать.  Яша мой тоже от звонка до звонка отработал.  Его на пенсию отпустили только когда заболел. Гришка говорит, из местных-то у них только один  начальник по технике безопасности работает и то, потому, что эту технику никто не нарушает.

А, может, эта перестройка кончится, и еще всё наладится?  

- Да кто ж его знает, когда это кончится, а когда наладится?  Развалить-то, оно легче легкого! Большого ума не надо.  А вот построить! 

- Марусь, а там я, что делать буду?  Тут я при хозяйстве.  Куры, утки, поросята. Огород. Внуки на мне. Бывает, что к тебе забежать некогда.  А там?  Сидеть,  в окно глядеть.  Третьего дня Наташка письмо приносила.  На работе у них кто-то уехал.  Я читала.  У них там, в Германии этой, надо же,   всё в магазине можно купить. Пишут, поехали продукты покупать, а сынок их, прямо в этом же магазине какой-то видимо магнитофон купил. Теперь они по нему кино какое хошь смотрят, - Лиза недоуменно посмотрела на подругу, - музыку играть, я понимаю. А как на нем кино глядеть?  

ЧуднО  как-то.  Что это такое, я у Наташки спрашивать не стала.  Видимо, они еще там сами не во всем разобрались.  Так вот я и думаю, что получается?  У них в магазине  –  сапоги с куртками, и тут же хлеб с молоком продают.  Это что же?   Как в сельпо в Калиновке, что ли?   А еще пишут, про стиральные машинки какие-то особенные.  Белье сухое положишь вовнутрь, кнопку нажмешь и всё. Она сама стирает и полощет. И воду греть не надо.

Пишут,  что везде порядок, чистота. Порядок  и чистота!  А почему ж тогда в магазинах все без разбору в одну кучу навалено?  А белье? Если положил, а потом только повесить, так получается,  все в одной воде стирают?  Опять чуднО. Кака ж тут чистота?

А еще, пишет,  чтобы мы одежды  много не брали. Не годится там она.   У них есть такие магазины специальные, название, правда, срамное, то ли сукин, то ли сэкин ханды или хенды. Не разобрала, мелко написано.  Так вот там, одежду на килограммы продают. Это ж,  как  такое возможно?   Одежду килограммами продавать?  Интересно, а вдруг у меня денег не хватит,  за лишних двести граммов заплатить?  Получается, рукав отрывать надо?  Ну, это ладно, другое чуднО. Они там еще года не живут, а уже машину купили. А еще, чуднее  им квартиру дали, ремонт сделали  и дали деньги на обстановку.  И даже на шторы.  Я боюсь  говорить. Скажут, что вру, а я сама читала.  

- Вот  приедешь,  и всё посмотришь.  Что-то и мне кажется, не правда это. Где такое видано, приехать и машину купить?  Без очереди что ли?   Да и деньжищи-то, какие?   Где ж их взять?  Может это какая агитация?

- Вот и я, Маруся, всю ночь не спала.  Всё думала.  Может,  нас просто заманивают. А под утро уже думаю, а на что мы им?   Какой прок от нас?   Пишут, что они сейчас язык учат, на специальные курсы ходят.  Марусь, я спросила, а живут на что, если никто не работает?   Наташка говорит,  им деньги платят. Так вот я и думаю, если это агитация, да еще деньги платят.  ЧуднО получается!  Это сколько ж денег надо? 

- ЧуднО не чуднО, а тут тоже хорошего не жди. Мы скоро будем, как то дерьмо в проруби. Уже начинается.  Мои с Москвы приехали, а им счет за телефон пришел, аккурат, за этот месяц. А там междугородние разговоры. Вовка разбираться поехал. Говорит, что это такое,  нас дома не было. Хорошо еще билеты не выбросили.  А ему начальник, так прямо и сказал: «Не нравится? Уезжайте в свою Россию».  А куда нам податься?  Вовка ни армянин, ни  русский. А Светка тоже, наполовину русская,  наполовину немка.  А дети?  Кому же теперь докажешь, что их по любви родили? 

Маруся еще раз налила себе и Лизе наливку.  От солнечного света малиновыми искорками  «заиграло»  вино в хрустальных рюмках. Маруся бережно взяла рюмку и, опустив голову, сказала:

- Давай,  подруга, помянем наших мужей. Хорошие мужики  были.

Подруги молча выпили, и опять загрустили.

- Яше твой холодец всегда нравился, - сказала Лиза, -  он его с сацибелями любил.

- А моему  твои колбаски копченые и сало. Как оно у тебя такое нежное получается?   Лиз, а вы уже дом продали?  

- Продали, Марусь.  Продали.

- А люди-то хоть хорошие?

- Не переживай Марусь.  Свои будут. Кто-то с ГРЭС купил.  Оказывается,  Гриша с ними еще  по осени договорился. Я, правда,  их не видела. Я вот,  только узнала. Мои не хотели меня раньше времени расстраивать.

Как подумаю – сердце кровью обливается. Ведь каждый гвоздик, каждая дощечка, всё через Яшины руки прошло. Дом, как игрушечка. Для жизни строили. А теперь что?  Всё бросить? Ой!  Сколько я ночей переплакала.

- Генрих, ну, мне это одной надо?  Ну почему все только я и я?  Называется, узелок понесла.  Полдня её уже нет.  Когда еще сказала: «Мама, собирайте чемодан».  А она!  Завяжет свой платок вокруг головы, жилетку наденет и сидит в огороде.  А мне же еще ревизию в чемодане сделать надо. Того и гляди, все свои жилетки огородные с собой возьмет. 

Я ей крем для лица по блату достала. Для рук купила. Сказала, чтобы себя в порядок приводила. Ей же всего шестьдесят пять, а она как бабка старая. От людей стыдно.   

- Наташ, не ходи. Завтра она соберет чемодан.   Не ходи.  Они там прощаются.  Плачут.

Светка с Вовкой были в Москве, документы сдали.  А теть Марусины не приняли.  Сказали, что когда они переедут в Германию, только тогда смогут её вызвать.  Оказывается, по закону, она не член их семьи.  Они не знают,  как ей сказать.

 Наташа тяжело вздохнула и направилась к соседскому дому. 

- Наташ, ну прошу тебя,  не трогай их. Ну, что ты за человек?  Дался тебе этот чемодан.  Генрих встал из-за стола и пошел за женой.

Наталья дошла до дома Маруси, зашла в палисадник и села на лавочку под окном,  из которого доносилась любимая песня её свекрови.

«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,  головой склоняясь до самого тына …»

Генрих молча сел рядом  с женой.

Наташа вдруг повернулась и, обхватив мужа за шею, заплакала.

- Гриш, ну что вы все думаете? Я что, стерва какая?   Или у меня сердца нет!  Гриш, я тоже уже не могу. Устала.  Я тоже боюсь! Дома все из рук валится. На работе одна нервотрёпка. Сколько лет я на фабрике работаю?  Как после института пришла, так с того дня ни одной цифры без меня не написали. А как Федор Иванович на пенсию ушел, кого главным бухгалтером назначили?   Мамбетку пришлую! 

- Наташ, да ладно тебе, она вроде на мамбетку не похожа. Симпатичная.

- Конечно, симпатичная!  В райкоме может уже ни у кого совести нет, а глаза еще не повылазили. У неё в райкоме любовник. А совести, точно,  нет. Он каждый день за ней машину присылает. Да это ладно. Пусть присылает!  Но она ведь две цифры в столбик умножить не может. А на калькуляторе пять раз умножает, и пять раз разный результат.  А мне опять отчеты делать.

Нет уж! Я тоже зубы показать могу. 

- Наташ, ну, а ты думаешь в Германии любовников нет? 

- Может,  и есть, Там не так обидно. Но тоже еще посмотрим, как они умножать умеют.

- Я думаю, хорошо.

- И мы не лыком шиты. Думаешь,  я зря на курсы в Минск ездила. Я и на ЭВМ работать умею.

-  Ой! Все немцы испугались!  Главный бухгалтер едет. Всем ревизию сделает.

- Гриш, а помнишь,  как мы с тобой здесь целовались?

- Что вспоминать, мы и сейчас можем!  Гриша обнял жену, и они тут же забыли про все чемоданы …

Лиза, сюда иди, - проходя мимо окна,  Маруся позвала Лизу.

Глянув в окно, Лиза спохватилась,

- Марусь, пойду я,  наверное. Наташа велела чемоданы собирать.     

Еще раз посмотрев на целующихся сына и сноху, Лиза тихо сказала:

- У неё, наверное, у самой на сердце кошки скребут.  Пойду, складу я эти чертовы чемоданы, а потом мы с тобой догуляем.  А тут еще пустой огород, смотреть не могу на это «кладбище»…

- Лиза, ты жилетку забыла.

- Не забыла я её,  Маруся. Тебе пусть остается. Эту душегрейку мне еще Яша покупал.  Сначала всё берегла, а потом как его не стало,  снимать не хотела.  Это тебе от нас с Яшей. Он всегда жалел, что тебе не купил.  Не сообразил, что через десять человек можно еще раз очередь занять. По одной в руки давали.  Носи, не переживай.  Яша мне перед смертью крестик золотой на золотой цепочке подарил, у меня кольца обручальные есть. Помнишь, на серебряную свадьбу нам Гриша купил?   В стройотряде деньги заработал. Сережки вот, Яша подарил.  Халат стеганый, гэдэровский, ну тот, что я после бани надеваю.  Да что я говорю, у тебя все тоже самое есть. Они ведь вместе с Арсеном в Бурное ездили, подстанцию строить. Носи. Пойду я, Маруся.

- Подруга, завтра утречком пораньше встань. Твои, - Маруся махнула рукой  в сторону окна, - спать долго будут. А мы вдвоем, по зорьке,  ваш  огород и посадим. Что земле без дела сохнуть.   

Догулять подругам так и не удалось. В предотъездной суматохе было не того.

Через две недели Миллеры уехали в Германию.  Они были первые, кто уехал с  Кукуя.

Кукуй –  так негласно назывался район компактного проживания этнических немцев, большинство которых работало на ГРЭС.

Через месяц после их отъезда Маруся получила первое письмо.  А через год Миллеры прислали первую фотографию. На фотографии вся семья выглядела нарядной, веселой и счастливой.  Только вот на фотографии почему-то не было Лизы. Был  Гриша,  дети, Наташа, правда, рядом стояла моложавая женщина  с русыми,  как у Лизы в молодости, волосами.  Но у этой женщины была  стрижка и красиво уложенные волосы. Да и выглядела она лет на пятьдесят.  Женщина была в красивой кофточке и в светлом брючном костюме.

«Может, это знакомая какая»? – Подумала Маруся и,  прислонив фотографию к вазочке, задвинула стекло в серванте. Весь день ей не давала покоя эта фотография. Почему на ней нет Лизы? 

В магазине  сейчас только и разговоры про Германию. Виктор Мейзер рассказывал, что в Германии есть специальные дома престарелых, куда всех стариков  сдают. Там у них так принято. Может, и Лизку сдали? Кто ж их, этих детей,  знает?   Что они думают?  Вон мои! И разговору ведь не было, а тоже собрались!    

Вечером, управившись с делами, Маруся села писать ответ.  Для начала она прочла письмо заново. 

- Ах, вот оно что! Второпях я строчку пропустила. Как же я сразу не догадалась?  Это же они  после окончания курсов.  Так,  стало быть,  это их учительница немецкого языка. В прошлом письме Наташка писала, что они с ней сильно подружились.

В письме Маруся  подробно рассказала про свое житье.  Про то, что уже никто не таится. И по разговорам понятно, что пол Кукуя  ждут разрешения на выезд, а вторая половина собирает документы.  Все дома продают, с работы увольняются.  У Лидки в магазине не хуже чем в немецком супермаркете, и ковры и сервизы, чего только ни натащили. У директора ГРЭСа  инфаркт был, мало того, что уже скоро работать некому будет, так говорят, что и его сын подал документы на выезд.  Наш старый главврач горбольницы  тоже уехал, правда в Израиль. Новым,  местного назначили, а он никого из старых работников не пригласил даже на торжественное собрание, посвященное  дню медицинского работника. А при старом и поздравляли и подарки вручали. Как говорится, не дорог подарок, дорого внимание. А когда ты на пенсии, вдвойне приятно, что тебя помнят.

Написала про погоду, про хвори свои.  Здоровье что-то стало пошаливать.  Видать от расстройства. Да вроде и пора уже. Чай, не семнадцать лет! Но болеть все равно не хочется. Про Вовку со Светкой, написала, про внуков. 

А ещё про то, как первый раз праздновала свой день рождения без подруги.

Но вопрос  «Куда дели Лизу?»  никак не давал Марусе покоя.

«Зачем мне ихняя учительница?  Она может и хороший человек, но мне-то она на кой ляд?  Мне  на Лизу посмотреть хочется». 

Маруся долго думала как спросить, и главное у кого!  

Наташка с Гришкой честно не ответят, понятно, что вместе сдавали. И решила она сначала спросить, как Лизино здоровье и чем она занимается. Но как ни старалась, не смогла сдержать справедливого гнева и прямо написала, обращаясь к старшему Лизиному внуку: 

«Андрейка!  Я у твоей матери роды принимала.  Первая тебя на руки взяла.  А сколько мы с Лизой из-за тебя ночей не спали. Выхаживали тебя, когда ты простыл.  Твой отец, раззява, форточку забыл на ночь закрыть, а ночью буря поднялась. Тебе всего полгодика было. Врачи, с подозрением на воспаление легких, хотели в больницу положить. А мать твоя на сессии была. Мы с Лизкой не дали. Как такую кроху одного, без матери в больницу?   Мы тебя малиновым отваром отпаивали, в перине кутали, компрессы делали.  Потом все врачи удивлялись, как мы без уколов смогли тебя выходить. Скажи мне честно, сынок, куда вы бабушку дели»?    

Утром Маруся собралась в магазин.  Она еще раз прочитала свое письмо, проверила адрес и заклеила конверт.  Письмо положила в сумку, чтобы  по дороге бросить в почтовый  ящик. А еще она  взяла с собой  фотографию и конверт от Наташкиного письма.  Продавщица Лидка просила дать точный адрес Наташки.

В магазине Лидка старательно переписала адрес, спрятала его в «сбербанк», так она называла свой бюстгальтер и всё, что в нем лежит.  Дождавшись пока в магазине никого не будет, она быстро отвесила кило сливочного масла и ловко сунула его в сумку Марусе. Потом принялась разглядывать фотографию.

- Ну, это ж надо!  Как Европа меняет наших людей.  Вот что значит надеть приличный костюм!  Гришка-то какой заморыш был.  Помню, в десятом классе ребята все спортом занимались, рослые были. А этот?  Трико  наденет на физкультуре, мама родная, без слез глядеть нельзя.  Все удивлялись,  как это Наташка, такая девка видная и на такой скелет позарилась.  Ну, а сейчас!  Любо-дорого посмотреть!   А Наташка, ну прям, европейская мадам!  И стрижка модная,  и сама посвежела.  А одета!  Дом моделей!  И дети во всем импортном!  Перестав восхищаться, Лидка вдруг сказала, - интересно, а куда бабку-то  дели?   Таких, наверное, никакой Кардэн не исправит, и там, небось, огород завела.  Изнылась, пока уехали. Придет, только и причитает  по своему огороду и по свиньям, как по родным.  Всё никак со своим барахлом расстаться  не могла.

Лидкин вопрос  «Куда бабку дели?»  еще сильнее встревожил Марусю: «Ой, чует мое сердце недоброе.  Точно, Лизку сдали».  

Возвращаясь домой, Маруся всю дорогу думала про подругу.

«И зачем только она уехала?  Пусть бы молодые ехали. Продали бы дом, нам бы с Лизой и моего хватило.  Жили бы вместе и горя не знали. Там, может, харчи и слаще, да все ж казенные. А тут, копались бы себе в огороде. Свое, оно и есть свое.  В следующем письме напишу, пусть назад возвращается.  

А своим скажу, что с места не тронусь.  Если сильно хотят, пусть едут. А я сама себе хозяйка.  Ничего! Справлюсь!  Не такое пережили. А  придет время  помирать, так тоже бояться нечего. Я в своем доме».  

От всех этих невеселых дум у Маруси навернулись слезы. Придя домой, она поставила сумку на стул, на веранде и,  не сняв выходного платья, прилегла на диван, и от расстройства уснула.

Разбудил Марусю веселый детский смех.  Это сын со своим семейством приехал. 

- Мам, -  спросила Света, - Лида в магазине сказала, что ты письмо с фотографией от Наташи получила, дай посмотреть.

- В сумке на веранде, возьми. 

«Ну вот, что я и думала. Сноха она и есть сноха. Не  успела еще  в дом войти, а уж скорее фотографию давай!   Не спросила,  ни как ты мама  себя чувствуешь, ни как твое здоровье.  И меня сдадут.  Нужны мы им старые!   Что с нами валандаться, когда такая жизнь заграничная открывается. Сноха, не дочь.  А сын?   А что сын?  Вон он,  во дворе возится со своей машиной и там также будет.  Не он же будет за мной ухаживать, если не дай Бог, слягу.  А если баба заартачится, тут уж ничего не поделаешь».  Маруся тяжело вздохнула и пошла на кухню, разогревать обед.

- Мам, давай я сама.  Ты плохо себя чувствуешь? 

- С чего эт ты взяла?

- Да ты с магазина пришла, масло из сумки даже не выложила, ворота открыты и сама уснула.

За столом сын со снохой принялись обсуждать письмо и фотографию.

Рассматривая  фотографию, Вовка обращаясь к матери, сказал,

- Жаль теть Лизы на фотографии нет, а то бы посмотрела и не отказывалась ехать. Ну, сама подумай,  как мы тебя одну здесь оставим? 

- Уж лучше помирать в своем доме, чем на казенной койке.

Не поеду и всё! Сказала, как отрезала! И не уговаривайте! 

Вовка со Светкой надулись, уехали и детей не оставили на выходные.

А вечером к Марусе зашел сосед Миша Эрлих, сказал, что днем  звонила Лиза. Она сказала, что хочет сделать тебе вызов, чтобы ты в гости к ней приехала. Бери документы, в семь часов по-нашему, она опять будет звонить, так что пошли к нам.

Никогда Маруся так не волновалась, как сейчас.  Она села рядом с  телефоном, будто боялась не услышать звонок. А когда зазвонил телефон

Маруся вздрогнула, стушевалась и не знала что сказать.  

- Лиза, алло. Алло. Лиза, это ты?

- Я кума, я! 

- Как твои дела? Как живешь?

Лиза бодро ответила: «Очень хорошо».

А другие вопросы Маруся  при соседях задавать постеснялась.         

К началу осени сноха отвезла Марусю в Москву.

Поездом  «Москва-Кельн» нежданно-негаданно Маруся отправилась в свое первое заграничное путешествие.

Проезжая города и села, она хозяйским глазом примечала всё: и неухоженные дворы, небеленые избы, покосившиеся заборы.  Добротные дома и подворья тоже попадались, но реже.  Она все ждала, когда же будет эта заграница. Уж больно хотелось посмотреть, как там люди живут.  Может, они какие особенные, если у них все так хорошо.

В Германию поезд въехал  ночью. А утром,  оглядев с вечера сложенные вещи, Маруся приготовилась к встрече.

Поезд уже сбавил ход и медленно подъезжал к перрону. Маруся смотрела в окно и внимательно вглядывалась в лица людей.

«Да вроде, такие же. Только аккуратнее и спокойнее. Вокзал чистенький.   Да и одежда,  вроде, такая же. Юбки, платья, кофточки, но только красивее и  добротнее что ли.  Увлеченно разглядывая  людей, она вдруг неожиданно вздрогнула.

«Ахтунг, ахтунг»! – Услышала она и невольно приложила руки к груди.

«Ахтунг, ахтунг»! – Повторил   вокзальный диспетчер. Она опять вздрогнула, потому что слышала эти слова  не только в фильмах о войне.

Поезд остановился.    

Маруся уже никого не рассматривала, а только  глазами испуганно  искала родное лицо своей подруги.  

Проводница, женщина средних лет, с приятным лучистым взглядом, помогала Марусе выйти из вагона.

- Да вот же эта женщина, что на вашей фотографии, - проводница показала рукой  в сторону, -  не волнуйтесь,  встречают вас, встречают.

Маруся посмотрела в сторону, куда показывала проводница, и увидела бежавших к вагону учительницу и Наташку.

У Маруси по щеке неслышно скатилась слеза.

«Ну, ведь вроде Наташка не была стервой, а посмотри,  как вольная жизнь людей меняет.  Что же она, бесстыжая,  притащила её с собой?  Нужна мне их учительница. Уж могли  бы и мать взять. Матери стесняются что ли»?

Маруся опустила руки. От обиды за подругу сердце сжалось в комок, а глаза застилали слезы. Она еще  не успела оглянуться, как её кто-то обхватил за шею.

- Марусечка, подруженька моя дорогая,  наконец-то дождалась, -  Маруся ясно услышала голос Лизы. Отодвинув от себя обнимавшую её женщину, Маруся увидела перед собой учительницу.

«Господи! Неужто мерещится»?

- Маруся, ты, что?  Меня не узнала? -  Опять Лизиным голосом заговорила «учительница». Маруся, это же я.  Лиза. Подруга твоя. Маруся, ну ты что?   Онемела что ли?

Маруся чуть отошла в сторону и растерянно  посмотрела на «учительницу», которая говорила Лизиным голосом.

- Лиза? - Тихо, не веря своим глазам, прошептала  она, - а я думала …

Недоговорив,  Маруся шагнула навстречу Лизе и, обнявшись, они обе дали волю слезам.