Виртуальный портрет



ВИРТУАЛЬНЫЙ
ПОРТРЕТ 

ЧАСТЬ I

«Мужские тапочки»
 или
 «Ужин в средиземноморском стиле»

Длиннющая очередь из стоящих вдоль забора людей сама собой делилась на три части. Активный «хвост», еще не осознавая последствий, бодро обсуждал полученные из Германии последние инструкции с новыми правилами.

Начиная осмысливать «информацию к размышлению», «середина» нервно перебирала документы в надежде найти хоть какую-нибудь справку, соответствующую новым требованиям немецкой стороны. А молчаливое «начало» напоминало монолитную глыбу из прижавшихся друг к другу людей, заледеневших уже и от холода, и от мысли, что в очередной раз не удастся сдать документы на выезд.

Алена стояла в середине очереди, ближе к началу и шанс попасть в посольство сегодня у неё был велик как никогда.

В десять часов утра спасительным оазисом распахнули свои двери магазины на противоположной стороне улицы. Замерзшие и измученные люди, желающие только согреться, своим непотребительским присутствием отвлекали юных тружениц коммерческой торговли от воспоминаний о новогодней ночи и вызывали у «жриц» Меркурия и Гермеса откровенное недовольство. Но в такую погоду самый злой хозяин собаку на улицу не выгонит.

К одиннадцати появились первые счастливчики. Это те, кто несмотря ни на какие изменения и требования, все-таки сдали документы на выезд. Но были и несчастливчики. Среди них оказался пожилой мужчина из Целинограда:

– У меня требуют сдать паспорт. Я немец по отцу, а мама и жена у меня русские. И как мне быть?

– Вернитесь и сдайте паспорт, – глядя на растерянного мужчину, посоветовала Алена.

– А как же я без паспорта?

– У вас есть с собой военный билет или водительские права?

– Есть.

– Ну вот! На время дороги домой у вас есть, чем подтвердить вашу личность. А дома пойдете в паспортный стол и скажете, что потеряли паспорт. Не заметили, как в автобусе, в толкучке, у вас вытащили бумажник с только что полученными талонами на продукты, деньгами и паспортом.

 Ну, это же как-то не по-человечески, – смутился мужчина, – это же обман.

– По научному коммунизму у вас наверное была пятерка. Если бы ваш обман считался самым бесчеловечным поступком, поверьте мне, немцы бы к нам ехали, а не мы к ним.

Понятное дело, это неправда, но ведь, если задуматься, такая ситуация не исключена. Талоны получают с паспортом. Так что, задумайтесь, и Вы поймете, что имеете полное право на получение нового паспорта.

А после неоднократного упоминания об украденных талонах на жизненно необходимые продукты, например, на сахар с мукой, это если с женщиной разговаривать будете, а если с мужчиной, то на сигареты с водкой. Поверьте, по такому случаю даже в нашей милиции вам будет обеспечено сочувственное отношение.

Через месяц получите новый паспорт, и вот тогда можете смело рассуждать о человечности. А когда милиционер вам посоветует талоны, деньги и паспорт хранить в разных местах, вы с ним будете безоговорочно согласны, но только по-человечески, а не по долгу его службы.

Алена резко повернулась в сторону очереди и рукой показала на бесчисленную толпу уставших людей:

– А вот так унижать собственный народ человечно?

В погоне за куском хлеба, бросать дом, родных, друзей, это вы считаете, нормально?

Мужчина повернулся.

Беспорядочная и уже ни на что не делившаяся очередь безучастно «висела» на заборе. От холода и бесконечного ожидания, люди просто не могли стоять.

– Наверное, ты права, красавица!

– Еще и умница,– грустно засмеялась Алена.

Очередь.

Советская очередь – это устойчивая, исторически сложившаяся общность людей, связанных одной целью.

А очередь в чужое посольство – это исторически разложившаяся общность людей, связанных одной целью.

За целый день в очереди чего только не услышишь.

Греясь в магазине, Алена познакомилась с немолодой женщиной из её родного города. В то, что она рассказала, невозможно поверить.

– Да что говорить, – собеседница Алены горько вздохнула, – отопления в квартирах нет, газа два года нет, а про горячую воду мы уже давным-давно забыли. Свечи покупаем наравне с хлебом. Спать ложимся, только тапочки снимаем. Вначале думали временно. Летом на улице костры жгли, еду готовили. Потихоньку справлялись. Потом сообща печки построили. К зиме все всё поняли, и стали устанавливать газовые баллоны прямо в квартирах.

А сейчас только и слышишь, то там несчастный случай, квартира взорвалась, то там пожар, дети сгорели. Ужас! А акимат (мэрия по-казахски) даже и не «чешется». У них и свет, и газ есть и одна забота, как побыстрее нахапать, пока у власти. Другому ведь тоже охота. Народ, демократия и прочее, про это покричали с трибуны и всё забыли.

Что ждать?

На этот вопрос ни у кого ответа нет. Нам уже местные завидуют. Говорят: «Вам еще повезло, вы уехать можете, а вот нам что делать»?

Тут слух прошел, что кто-то из городского руководства закупил в Эмиратах генераторы для домашнего пользования. Теперь пока не продадут, электричества не жди.

Мало того, что люди еле концы с концами сводят, так нашлись нахалы и такое удумали. Чтоб им пусто было! В почтовые ящики разбросали квитанции за свет и за коммунальные услуги, которых нет, а на двери подъездов развесили объявления, что нужно платить на новый расчетный счет. Пенсионеры первые пошли и заплатили. Оказалось, это какое-то АОО, без стыда и совести.  Воры! Деньги собрали и уехали в неизвестном направлении, а нам опять платить надо. Что хотят, то и творят! Никакой управы ни на кого нет. Не успели от одного очухаться, акимат городскую лотерею выпустил, и попробуй не купи! Правда, уже отключать нечего. Пенсионерам и детям в школе продают, не спрашивая.

В магазинах и раньше ничего не было, а сейчас вообще шаром покати! Все на базаре! На базаре мало того, что все втридорога, так еще и ничего не соответствует весу. Без весов на базар не ходим.

Знакомая Алены удрученно махнула рукой.

– Разве всё расскажешь? Сплошной бардак.

Недавно у соседа машину угнали. Последнего куска хлеба лишили. Эта старая развалюха всю семью кормила. Он – в милицию. А там бардак почище, чем на базаре! Милиции преступников ловить некогда! Они у себя во дворе поддельную водку разливают. Очень удобно – через забор и на базар. Кто еще не уехал, так всех потравят, и себя в том числе. Грязь, нечистоты. Желтухой болеют, как простудой. Уже ни жить, существовать невозможно.

Почему раньше не уезжали?

Надеялись. Думали – подождем, потерпим как всегда. Это же наша Родина! Ну, как можно встать, бросить всё и уехать?

Мы-то ладно! Как-нибудь доживем свой век. У мужа руки золотые. Он раньше на заводе главным механиком работал. Сейчас на куриной фабрике все подряд чинит. Вроде доволен, хотя при нашей жизни это уже значения не имеет. Слава Бoгу, зарплату яйцами получает. Мама с папой их на базарчике у магазина продают. Я в ателье работала. Шью хорошо. Мы как-нибудь доживем. А дети? Что их ждет? Им учиться надо. Где? У себя всё на казахском. В Москве мы иностранцы. Для нас всё платное! Мы в струну вытянемся, а таких денег не заработаем! Вот и получается, Германия – единственная Родина. Ну, и она не резиновая! Всех обездоленных не пригреет.

А тут еще и я русская, у меня только муж немец! Моих родителей не берут. И как ехать? С одной стороны – дети, с другой – родители! Стариков одних оставлять страшно. При теперешней медицине, в больницу уже не только со своими лекарствами, со своим врачом ложиться надо.

Дом продать не можем. Покупать некому.

Как эти «морские узлы» развязывать? Ума не приложу!

Как показывает опыт –  в жизни всего поровну: и плохого, и хорошего. И в ней всегда есть место «подвигу». Хотелось бы, дальней дорогой обходить такие места, но тогда где получать «яркие» впечатления от нашей серой жизни? А после встреч с «интересными людьми», полученные впечатления становятся практически неизгладимыми.

Первым, незабываемые воспоминания о себе, оставил шкафоподобный охранник на пропускном пункте. Его крепкое генеалогическое древо произрастало не из немецких корней. Да и университетов он, похоже, не оканчивал. От его выкрика: «Ну, что стоите? Раздевайтесь»! Все беспрекословно были готовы раздеться до исподнего. Но, оказалось, снять нужно только пальто и металлические предметы.

А что стоит долгожданная встреча с приемщицей документов!

Но, увы!

И «фройляйн» оказалась не настоящей. Жаль! Все-таки не так было бы обидно!

Но ей надо отдать должное за её душевность.

А по тому, как она произносила слова «соответствует» и «не соответствует» и, улыбаясь, не отвечала ни на один вопрос, её вежливость просто бесценна. Тут, конечно, и должность обязывает: вдруг не того выпустишь или не того впустишь? Ни много ни мало судьбы не одной страны решаются!

Но и мы, сдатчики документов, решать умеем, и не только задачки по арифметике. При нашей жизни, мы такие уравнения с пятью неизвестными в тождество превращаем, узнай, Нобель бы свое завещание пересмотрел. (Нобелевская премия математикам не присуждается).

А если мы на что-то решимся! Тут уж нас никто не остановит! Тем более что и с происхождением, и с навыками душевного общения, а про культурное наследие и говорить не надо, у нас с этим всё в полном порядке! И потому встреча с хорошо говорящим по-русски «слепо-глухо-немым» консулом немецкого происхождения «нам» просто на роду написана.

           

Из посольства Алена вышла уставшая и злая. Целый день на ногах! Какие ноги выдержат такое?

Алена мельком глянула на забор.

«После такой пытки еще и ни какого человеческого общения. Охранник – злой, «фройляйн» – не настоящая, и консул какой-то не «цельный».

И надежда на немецкую честность и вежливость, к сожалению, не оправдалась. Из всего списка вопросов приемщица внятно не ответила Алене ни на один.

И даже простая человеческая мечта: поговорить с консулом сидя на стуле, не сбылась. Хотя он как раз сидел на высоком стуле, да еще за бронированным стеклом, а Алена, стоя, переминаясь с ноги на ногу, разговаривала с ним, вернее с частью консульской груди, через микрофон. Из-за надписи на стекле лицо консула перемежалось строчками русских и немецких слов, и разглядеть подлинный портрет постоянного представителя немецкого государства не имелось никакой возможности. А при такой частичной видимости, какое уж тут человеческое общение!

Оставалась только одна надежда и одно желание – дойти до метро и сесть. Сесть! Хоть куда! Лишь бы сесть.

Обозвав недобрым словом посольство, немцев с их инструкциями и правилами, магазины «Гермес» и «Меркурий» с их китайскими пуховиками и туфлями на шпильке, кому они тут нужны, да еще в посольском районе, лучше бы стулья напрокат выдавали, Алена направилась в сторону метро.

Увидев подъезжающую к перекрестку машину, она замахала рукой и побежала, но поскользнулась и со всего размаха упала на тротуар.

Новогодним фейерверком рассыпались золотистые искры в закрывшихся от боли глазах. От удара «раскалывалась» голова, а от долгожданного облегчения в ногах по телу растекалась приятная слабость. То ли от боли, то ли, наоборот, от облегчения, Алену неожиданно посетили философские мысли о единстве и борьбе противоположностей. Чувствуя в себе эту «борьбу», она засмеялась и заплакала одновременно. Немного полежав, она попыталась сама справиться со всеми противоположностями и подняться, но не смогла. При малейшем движении головы «новогодний фейерверк» сменялся еще более красочным праздничным салютом, а мозжечок напрочь отказывался контролировать любое движение, скорее, связь была обратной. Сейчас ноги являлись «мозговым» центром.

– Я помогу тебе, – мужской голос с акцентом прервал диалектические размышления Алены.

– Будьте так добры, – не открывая глаз, ответила она.

Мужчина наклонился и очень легко поднял Алену.

– Ты до машины можешь дойти?

– Как только искры из глаз перестанут сыпаться, я попробую.

– Это хорошо, что можешь шутить.

 – А что делать? Это у нас национальная черта характера, шутить перед смертью, – не стерпев боли, Алена застонала.

– Тебе надо к врачу?

– Нет, это я в масштабах страны, а не в моем конкретном случае. Будьте добры, довезите меня до метро.

– Я довезу тебя до твоего дома.

– Я Вам буду очень благодарна, но это не близко, и потом, я не знаю, сколько это будет стоить.

– Это ничего не будет стоить. Это нормальный поступок, нормального человека. Люди должны помогать друг другу.

Аккуратно поддерживая Алену, спаситель благополучно довел её до машины и усадил на переднее сиденье. Он нажал какой-то рычаг, и сиденье вместе с ней легко отодвинулось назад, дав простор её уставшим ногам.

 Не ожидавшая такого комфорта, Алена приятно удивилась:

– Большое Вам спасибо! Если бы не Вы, я бы точно не дошла до метро и умерла бы прямо на тротуаре.

Удобно усевшись, Алена сняла капюшон и рукой потерла еще болевший затылок.

– Это стало бы невосполнимой утратой, – запинаясь, произнес незнакомец.

Не скрывая восхищения, он неотрывно смотрел на рассыпавшиеся по Алениным плечам густые, вьющиеся волосы.

– А Вы тоже не лишены чувства юмора.

Алена заметила его взгляд.

– Какое сказочное превращение, – удивленно сказал он.

Не обращая внимания на его взгляд, Алена слегка тряхнула головой, и её роскошные русые волосы красиво рассыпались, прикрыв половину спины.

– Насчет сказок, вы правы. У нас тут что ни день, то сказочное превращение.

– Я не про это.

– А если про это, – Алена рукой поправила волосы, – то и тут сказок хватает. Сейчас половина нашего «лягушатника» мечтает «царевнами» стать. В нашем «болоте» сказки вредно читать.

Незнакомец, продолжая неотрывно смотреть на Алену, вдруг спросил:

– Ты уезжаешь в Германию?

В его голосе слышалось явное сожаление.

– Нет. У них и без меня лягушек хватает.

– Ты не лягушка, – чуть улыбаясь, добродушно заметил он.

– А царевны, я думаю, и здесь пригодятся. А Вы, похоже, сказки читать любите?

– Нет, я реалист.

Спаситель помог Алене пристегнуть ремень и снять перчатки, намокшие от набившегося в них снега.

«Надо же какие вы галантные не на работе». Алена почему-то решила, что её спаситель немец.

Потерев свои холодные руки, она хотела открыть сумку, из которой настойчиво распространялся запах весенней свежести. Но в этот момент незнакомец повернулся к ней лицом и неожиданно взял её руки в свои ладони. Он бережно поднес её озябшие руки ко рту и стал согревать их своим дыханием. Алена не ожидала такой любезности и хотела убрать руки, но от его тепла у неё закрылись глаза, и она перестала чувствовать боль. Легкое прикосновение его губ заставило её чуть вздрогнуть, но убирать свои руки из его теплых ладоней ей уже не хотелось. От его удивительного тепла прошла не только боль и усталость, но и злость на консула, а вместе с ней и все философские измышления. Согреваясь от его дыхания, она боялась пошевелиться и случайно разрушить это очень хрупкое и незнакомое ей состояние благодатного покоя. И только тогда, когда незнакомец стал робко целовать её пальцы, она аккуратно вынула из его ладоней свои руки и бережно положила их к себе на грудь.

– Спасибо, Вы вдохнули в меня жизнь, – каким-то очень мягким и незнакомым голосом сказала она.

– И тебе спасибо, – едва слышно сказал незнакомец, – ты очень хорошо сказала, я рад, что могу тебе помочь.

После немного затянувшейся паузы он также негромко спросил:

– Можно тебе задать один вопрос?

– Сидя, я могу и на два ответить.

– Если ты не уезжаешь, что ты делала в посольстве? Когда ты упала, я поднял тебя, твою сумку и папку с документами.

– Это не мои документы, это моей подруги, вернее, её мамы. Ей уже восемьдесят лет, и она не может столько времени стоять в очереди. В посольстве нет даже лавочек. Присесть некуда.

Не посольство, а … я бы сказала, как эта организация называется, но тогда вы меня даже до метро не довезете.

– Довезу, я обещал, – догадавшись, улыбнулся спаситель.

– Спасибо.  Вы, похоже, не в посольстве работаете.

– Почему ты так решила?

– Почему? Вы человек добрый.

Незнакомец рассмеялся еще сильнее.

– Вам смешно. А вот мне не до смеха. Целый день отстоять в очереди, а у тебя еще и документы принимать не хотят. Видите ли, личное присутствие требуется! Я триста раз объяснила, что она пожилая женщина, живет в другом городе. Ну, какая разница, кто сдаст документы? Нет. Должна лично. Инструкция такая.

Одно слово немцы, знают, что там обрыв, но все равно едут по стрелочке.

– Так ты не сдала документы, еще и упала?

– Нет! Только упала,– гордо ответила Алена,– не родился еще тот немец, который у меня документы не примет. Сам консул принял.

Улыбаясь, незнакомец понимающе закивал головой:

– А что там про обрыв, я не понял?

– Да, это – анекдот. В раю, в клубе автомобилистов, встречаются американец, француз и немец. Все друг у друга спрашивают, кто и как сюда попал.

Американец говорит: «Еду, слушаю музыку, скорость сто сорок, увлекся, и вот я здесь».

Француз: «Солнечный день, еду на пикник, слушаю музыку, рядом Мари, естественно, я увлекся».

Немец тяжело вздохнул и говорит: «А я еду по стрелочке, знаю, что там обрыв, но ведь стрелочка».

– Обычно в анекдотах еще русские присутствуют, – засмеялся незнакомец.

– Машину надо иметь, чтобы в этом анекдоте присутствовать, – резонно ответила Алена.

– У тебя хорошее чувство юмора, – закончив изучать атлас дорог, заметил он, – скажи, ты знаешь, как лучше проехать к твоему дому?

– Мы же не в Германии, как хотите, так и поезжайте, у нас стрелочек нет.  И дорог тоже.

– Хорошо, – незнакомец лукаво улыбнулся, – тогда мы поедем по самой дальней дороге.

 Алена открыла сумку, её подозрения оправдались: при падении треснул флакон с духами. Нежная свежесть её духов мгновенно заполнила пространство машины.

– Так я и знала! Чтоб этим немцам пусто было!

– Какой приятный весенний запах. А немцы в чем виноваты?

– Я подозреваю, Вы – немец. Духи жалко, они настоящие, – пытаясь спасти духи, Алена завернула флакон в целлофановый пакет, – я их в Германии купила. Приняли бы сразу документы, я бы так не устала и соответственно бы не упала.

– Тогда бы мы с тобой не встретились, – с явным сожалением произнес мужчина.

Дорога домой оказалась не такой долгой, как думала Алена. Да и  спаситель оказался приятным и веселым собеседником. Несмотря на нерусское происхождение, он прекрасно говорил по-русски.

Сказав все положенные слова благодарности, Алена с грустью протянула ему руку.

– Давайте прощаться.

– Как ты себя чувствуешь? Незнакомец взял Алену за руку, и она опять почувствовала, что ей не хочется убирать свою руку из его теплых ладоней.

– Хорошо, – её взгляд остановился на его руках.

Подняв опущенные ресницы, Алена только сейчас рассмотрела своего спасителя. Он не был красив в общепринятом смысле этого слова.

Его суровое, но очень приятное лицо отличала какая-то особенная, мужская красота, более ценная и редко встречающаяся у современных мужчин. Что-то сильное и надежное было в нем. А во взгляде его задумчивых пронзительно-синих глаз без труда читалось: «Не уходи».

«Прочитав», Алена улыбнулась. Её улыбка вселила в него надежду.

– Я очень хочу пригласить тебя погулять со мной, но ты устала, – незнакомец посмотрел на часы и несмело спросил, – еще совсем не поздно, пригласи меня к себе в гости. Если это возможно. Я все понимаю. Я могу подождать до завтра, – сказал он и умоляюще посмотрел на Алену.

– Мне не хочется с тобой расставаться.

Его честное признание понравилось Алене и даже обрадовало её. «Наверное, он тоже умеет читать по глазам», – подумала она.

– У меня сегодня волшебный вечер! Сначала я встретил тебя, а теперь попал в восточную сказку, – окинув взглядом прихожую, удивленно сказал гость, – это не типовой проект. Это какой-то восточный салон.

Искусно выполненное в восточном стиле панно над небольшим диваном произвело на гостя заметное впечатление.

– Неординарное решение, – сказал он, продолжая рассматривать прихожую.

Букет из опавших листьев в арочной нише, мягкий ковер цвета пожухлой травы,  «вечерняя аллея» в узкой раме, за матовой шторой неспешно горел старинный фонарь, покачивающийся от легкого ветерка будто, вырвавшегося с картины.

Гость чуть прикрыл глаза и медленно вдохнул запах восточного очарования и осени.

– Ты любишь Восток? – тихо спросил он, - надо признать, очень удачное сочетание с осенью.

– Я бы так не сказала. Скорее, я люблю тайну, а Восток – это всегда тайна. Загадочность должна присутствовать как в человеке, так и в его окружении. Жаль было такое пространство, превращать в обычный коридор. Но это еще не все. Алена улыбнулась и включила верхний свет. Мгновенно засверкавшие зеркала, парчовые подушки на диване, заблестевшие переливами, отдавая свое сияние, наполнили комнату щедрым лучистым светом.

Не ожидавший такого эффекта, гость восторженно посмотрел на Алену:

– Тайна, это хорошо, а разгадывать тайны, это еще лучше.

– Ну, это не совсем тайна,– Алена обвела взглядом свою прихожую и неожиданно выключила верхний свет,– это так, для улучшения настроения, после всей серости жизни.

– А кто все это делал?

– Проект и дизайн мои, ремонт делали турецкие строители. А это, – Алена рукой показала на панно, – их визитная карточка и подарок мне за то, что я их пловом кормила.

– Почему не русские?

– Русские пьют на работе, а я не люблю матом ругаться. Хотя, и турки ребята без комплексов.

 – А чем тебе турки не угодили, такой хороший ремонт сделали, – гость, внимательно разглядывая панно, в знак одобрения покачал головой.

– Русские пьют на работе, а эти кроме работы еще и интимные услуги предлагают, – пояснила Алена.

Не ожидавший такого откровения, незнакомец растерянно спросил:

– А ты?

– А я считаю, что это возможно только с женой.

– Экстремальных ситуаций и долгих разлук мало кому удается избежать, – проявил мужскую солидарность незнакомец.

– В любви не бывает экстремальных ситуаций. Если любишь,

никакая разлука не страшна.

Гость довольно улыбнулся:

– Ты точно не лягушка!

– А вы все-таки немец?

– Нам пора познакомиться, архитектор Алена Юрьевна Соболева, – лукаво предложил незнакомец.

– А вы, оказывается, не только говорите по-русски, еще читаете, и хорошо анализируете. Шпион, наверное!

– Нет,– засмеялся гость,– я не шпион, я архитектор. У тебя табличка на двери красиво написана.

Из внутреннего кармана куртки гость достал паспорт и протянул Алене.

– Олаф Эдвард Эрикссон, – вслух прочла Алена, – тридцать три года.

От дальнейшего чтения у Алены удивленно округлились глаза, и она медленно перевела взгляд на гостя:

– Надо же. Оказывается и такое бывает, Kingdom Sweden, – растерянно прочитала она, – и «мы», стало быть,  Ваше Величество швед.

– Абсолютно верно, только без величества. А ты быстро считаешь.

Замечание Олафа помогло Алене не расслабляться и продолжить изучение документа.

– Просто ты на пять лет старше меня. Не отвлекайтесь, господин Эрикссон, –

цель приезда? – вспомнив приемщицу, грозным голосом спросила Алена.

Олаф улыбнулся и, как на исповеди, сложив ладони перед грудью, честно признался,

– К маме с папой на Рождество приезжал. Вот они в посольстве работают, а наше посольство находится рядом с посольством Германии. Я оправдан?

С надеждой на благосклонность Олаф смотрел на Алену.

Продолжая рассматривать паспорт и увидев цифру 190, Алена ехидно улыбнулась:

– В вашем королевстве строгий учет! 190 – это ваш порядковый номер?

– Почему опять на «Вы»? Я же не король, только житель.

Метр девяносто, это мой рост, – пояснил Олаф, – полагаю, к нам ты будешь более доброжелательна. Он наклонился и нежно поцеловал Алене руку.

– В Германии своих подопечных по цвету глаз определяют. А у вас – метрами меряют? Хорошая единица измерения. И рост, надо сказать, у тебя хороший,– оценивающе оглядев его с ног до головы, не без иронии заметила Алена. В наших пенатах проще, но и у нас правила имеются. Так что, всё будет зависеть от твоего поведения, господин Эрикссон.

– Хорошим манерам я обучен,– Олаф еще раз поцеловал Алене руку. Опустив глаза, он замолчал, продолжая держать её руку у своих губ.

 Тепло. Алена опять ощутила то приятное тепло, заставившее ее забыть боль и холод. Только сейчас оно заставило чаще биться её сердце.

«Нет. Это лишнее», – подумала она и медленно убрала руку.

– Мам, чайник поставь,– крикнула Алена и, усмехнувшись, посмотрела на Олафа, – а то к нам тут послы шведские пожаловали.

Олаф оценил её шутку и весело рассмеялся.

– Алена, твоя работа вызывает профессиональный интерес. Я восхищен и тобой, и твоей работой. Покажи мне свой дом,

– Дом у нас был там, – с грустью ответила она, – а здесь так, жилплощадь. Может, мы сначала поужинаем? Консул хоть и принял документы, а вот к обеду он меня не пригласил, – Алена с сожалением вздохнула, – и даже кофе не предложил.

– Неужели у немцев такой хороший консул, что с ним хочется пообедать?

– Обедать и без консула хочется. Хороший у немцев консул или нет, я не знаю. А вот кофе у них очень хороший! Аромат такой, – Алена вспомнила божественный аромат кофе, – сознание потерять можно. А за мое терпение мог бы предложить чашечку кофе. Я с семи утра и до обеда в очереди стояла. Да еще, сколько консула ждала. Но, как говорится, Бог с ним с кофе, а стульчик могли бы и поставить.

У меня, к сожалению, нет такого кофе, но вполне сносный ужин жителю королевства я предложить могу.

А потом, так и быть, как коллега коллеге, я покажу тебе и дом и свои проекты, если это, в самом деле, интересно. Или как калека коллеге, – потрогав свой затылок, засмеялась Алена. Но Олаф, похоже, думал уже о чем-то другом и этой шутки не понял.

– Я согласен.

Олаф снял обувь.  Алена растерянно развела руки и сказала, что у неё нет мужских тапочек.

«Это очень хорошо, что у тебя нет мужских тапочек», – подумал он.

– Похоже, и мамы нет, – также растерянно сказала Алена, – придется мне самой ужином заниматься.

– Я могу тебе помочь.

– Спасибо, ты мне уже помог. А с этим, – показав в сторону кухни, – я справлюсь сама. У нас гостей уважают.

Алена вежливо поинтересовалась, есть ли у шведов какие-нибудь кулинарные пристрастия и наоборот. «Это едим, это не едим. Национальные, религиозные, кошерное, не кошерное, ну и так далее. Что ты любишь, например»?

– Вкусное люблю и еще красивое.

– Это хорошо, – сказала она, – я тоже люблю красивое и вкусное. Вкусное, я думаю, у нас еще осталось, а вот красивое я уже не осилю. Сегодня будет только душевное.

– Душевное, это еще лучше, – сказал он.

Кухня, выполненная в готическом стиле, вызвала у гостя чувство достойного уважения к профессиональным способностям автора:

– Это не кухня, это средневековый замок. Сегодня у меня сказочный вечер. Ты восхитительная девушка и талантливый архитектор.

Такое совмещение функциональности и эстетики – мечта любого дизайнера. И надо заметить, это встречается так же редко, как ум и красота в одной девушке, – не скрывая своего восхищения, очень разгорячено и весьма опрометчиво заметил Олаф.

Алена не спеша полила рыбу вином и закрыла сковороду. Скрестив на груди руки, она медленно повернулась к Олафу, увлеченно разглядывающему старинный буфет ручной работы.

Его неподдельное внимание к интерьеру немного смягчило её реакцию на замечание по поводу ума и красоты.

 – Я смотрю, на почве профессионального интереса у тебя энтропия

достигла критического значения.

– Что такое энтропия? – Простодушно спросил ничего не подозревающий Олаф, увлеченный изучением техники исполнения и функционально-эстетическими находками Алены.

– Энтропия, – Алена хитро усмехнулась, – это величина, характеризующая тепловое состояние тел. С учетом географического положения, я полагала, что у вас это константа со знаком минус.

Поняв подвох, Олаф наклонил голову и, содрогаясь от смеха, медленно поднял вверх руки:

– Прости! Ты не так поняла! Наоборот, я хотел сказать, что ты редкая девушка. Твой ум и красота находятся в удивительной гармонии, а чувство юмора, – Олаф развел в стороны руки, выразив, таким образом, безграничность этого чувства.

 – Учитывая твой неординарный интерес к красивому, я прощаю тебя, – зажигая свечи, сказала Алена, не извинившись за свой укол его мужского самолюбия.

Олаф сидел на небольшом угловом диване и молча наблюдал за Аленой, занятой приготовлением ужина: «Ты не лягушка. Ты умеешь выпускать иголки. Колючая. У нас, царевна, все со знаком плюс, а энтропию я запомню».

Неторопливость и уверенность Алены напомнили ему дом. Он прикрыл глаза.

«В его доме она уже не была такой ироничной и колючей, наоборот, в её плавных движениях наблюдалась мягкость и кротость. Подавая ему ужин, она улыбнулась. После ужина они пили кофе у камина. Она похвалила сваренный им кофе и нежно погладила его по щеке. От её прикосновения пахнуло весенней свежестью».

Нарезая салат, Алена заметила, что Олаф как-то странно замолчал.

Она тихо повернулась.

Прислонившись головой к спинке дивана, он сидел с закрытыми глазами и чуть улыбался.

Осторожно коснувшись его плеча и стараясь не напугать, как ей показалось, задремавшего гостя, Алена очень, тихо спросила:

– Олаф, овощной салат ты с чем любишь? У меня есть оливковое масло.

– После ужина я сам сварю кофе, и мы будем пить его у камина, – открыв глаза, уверенно сказал Олаф, не дав договорить Алене, и не ответив на её вопрос.

От его слов Алена опешила:

– Откуда ты знаешь, что у меня есть камин?

– Я чувствую его тепло, – прижав Аленину руку к своей щеке, отшутился Олаф.

– Я тоже люблю пить кофе у камина, – неожиданно разоткровенничалась Алена, – а еще я люблю смотреть на огонь, слушать красивую музыку и думать о чем-нибудь хорошем или читать стихи. Это помогает жить и оставаться нормальным человеком.

Он отпустил её руку.

– Я же говорила, шпион, – опомнилась Алена.

Прошу Вас, господин Эрикссон, ужин готов, надеюсь, вкусный.

Вкусный, невкусный! Сейчас Олаф был готов есть холодный вчерашний суп, лишь бы как можно дольше оставаться с Аленой.

Но, попробовав рыбу, он приятно удивился:

– Поверь мне, я знаю толк в рыбе, а такого вкусного лакса я еще не ел. Говорят, в России людям есть нечего, а у тебя, – Олаф оглядел стол, – настоящий средиземноморский ужин!

– Это временное изобилие! – Усмехнулась Алена, – тебе просто повезло. У мамы не так давно юбилей был. Все эти средиземноморские дары брат и его жена из Израиля привезли. Еще Германия выручает! Друзья посылки передают. А за комплимент спасибо, салат и лосось – это мое изобретение. Сейчас в России по рецептам сложно готовить. Пока все ингредиенты найдешь, если вообще найдешь, основной продукт сгниет.

Скоро, пол-Москвы расстреляй, не вспомнят вермишель высшего сорта, а там нужны анчоусы или, вообще ужас, какие-то каперсы. Кто их видел, а тем более ел? Все, кто знает, что это такое, еще в семнадцатом году Россию покинули.

– Авокадо тоже из Израиля? – Наслаждаясь божественным вкусом салата, поинтересовался Олаф.

– Нет. Из холодильника!

По достоинству оценив взгляд Алены, Олаф не смог удержаться и весело рассмеялся.

– А какая приправа в салате? Получив очередное удовольствие, – спросил Олаф.

– Я так понимаю, ты не только в архитектуре специалист?

Олаф согласно закивал головой:

– Ты все правильно понимаешь, я же говорил, что люблю вкусное, – он пристально посмотрел на Алену, – и красивое.  У меня сегодня волшебный вечер.

Алена достала из шкафа приправу, подаренную ей подругой на Новый год, и отдала Олафу. Прочитав по-немецки написанную аннотацию, Олаф недоуменно посмотрел на Алену,

– Это же приправа для рыбы.

– Я полагаю, Ваше недоумение надо расценивать как разочарование, кардинально изменившее Ваши представления о вкусном? – Алена лукаво смотрела на Олафа, – или о красивом? Разбаловали Вас, в Вашем королевстве. Верите всему, что в инструкции написано, а вот мы экспериментировать любим. Подумаешь, для рыбы, мы и для салата попробуем, тем более что это всего лишь перец с лимоном.

Олаф улыбаясь, выслушал вполне справедливое замечание Алены по поводу своей узкой специализации в кулинарии:

– Ты – прелесть! Я удивляюсь: такая красивая девушка, талантливая и в профессии, и на кухне, да еще с таким замечательным чувством юмора, и нет мужских тапочек? Куда смотрит ваше мужское население? Они у вас, что все слепые?

– Добавь к этому, – кокетливо улыбнулась Алена, – шью, вяжу и еще крестиком вышиваю.

Отправив в рот следующий кусочек лосося или, как он говорил, лакса, Олаф всеми возможными мимическими способами старался выразить свое восхищение и не только кулинарными способностями Алены.

– Мне кажется, этот недуг поражает их с рождения! – Чувствуя себя явно зрячим, заметил Олаф.

– Я думаю, что не всех, – возразила Алена, – просто с красивыми и умными возни много. Соответствовать надо. Да и «мы»  тапочки красивые любим.

– Только тапочки? Так мало? – Искренне удивился Олаф.

– Нет, это лишь одно из слагаемых успеха, – опять засмеялась Алена, – я забыла, ты же в школе Чехова не изучал. А он сказал, что в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.

Олаф опустил голову и стал оглядывать свою одежду, а дотронувшись до лица, безнадежно изрек:

– Д-а-а!

Правильно оценив свои шансы на победу, он честно признался:

– А у меня только мысли хорошие.  И еще душа.

Рассмешив Алену таким буквальным понимаем Чехова, Олаф продолжал задумчиво размышлять, сопровождая свои хорошие мысли характерными жестами.

– Мыслитель, – не в силах остановиться, смеялась Алена, – ешь, рыба остынет.

После ужина Олаф разжег камин и сварил кофе. Уютно устроившись в гостиной, они пили кофе и разговаривали.

И если бы не сработавшая в машине сигнализация, они бы проговорили до утра, не заметив, как пролетело время.

* * *

Линн проснулась от того что услышала чьи-то шаги. В комнате никого не было.

Оглядевшись, она поняла: дожидаясь Олафа, она уснула на диване в гостиной.

От света включенной лампы, Линн инстинктивно закрыла рукой лицо:

– Олаф, это ты?

– Нет, он еще не вернулся. Линн, ложись спать, уже два часа ночи.

– Два часа? И его до сих пор нет?

– Нам ничего не остается, как надеяться на его благоразумие.

– А если с ним что-нибудь случилось?

– Ну, зачем сразу думать о плохом? Олаф поехал развлечься. Может, он познакомился с какой-нибудь девушкой и в её объятьях забыл о времени. Посмотри в окно!

В такую замечательную погоду как раз только гулять. Снег кончился. Город спит. Посмотри, как светит луна, – Эдвард обнял Линн за плечи, встретившись с её взглядом, сказал, –  и нам пора спать.

Линн не хотелось смотреть ни в окно, ни тем более на луну.

– Если бы что-то случилось, мы бы уже знали. Не думай о плохом.

– А девушка, по-твоему, это хорошо? – раздраженно спросила Линн, – нам как раз нужны эти проблемы.

– А какие проблемы могут быть от знакомства в отпуске?

– Эдвард, ты не в Швеции. Ты в России. Здесь сейчас все, включая дворовую собаку, мечтают уехать.

– Линн, ну где ты видела шведа, который женится после первой вместе проведенной ночи? Шведы и после всех остальных ночей не женятся. Олаф через два дня улетает домой. Не волнуйся и ложись спать.

– Эдвард, шведы может и не женятся, а вот девушки в России, что угодно готовы сделать, лишь бы выйти замуж и уехать. Внимательнее посмотри в окно, в посольство Германии очередь занимают ночью. А для убедительности, вспомни случай с Ларсоном. А еще лучше вспомни, на кого похож «его» сын.

– На дедушку,– улыбнулся Эдвард.

– Жаль только, что дедушка Ларсона не черноволосый и не с карими глазами.

– Дедушку жаль! – Согласился Эдвард, – зато сын красивый.

– Эдвард, ты знаешь, почему Олаф приехал один?

– Да. У него с Керстин серьезные проблемы.

– А насколько серьезные, он не сказал?

– Линн, Олаф взрослый мужчина, и свои проблемы он вполне может решить сам. Ложись спать.

* * *

– Алена Юрьевна, огромное Вам спасибо, – выходя из кабинета, заказчик, молодой и очень симпатичный мужчина, остановился и еще раз, более пристально стал оглядывать прихожую:

– Какая у вас замечательная прихожая, здесь не ходить, летать хочется, – мужчина посмотрел на ковер, – осенним листиком к вашим ногам.

– Вы что-то говорили про проект? – Своим вопросом Алена вернула заказчика на землю.

– Да-да, простите, поскольку ваш проект принят без серьезных замечаний, то я думаю, в начале марта мы уже сможем приступить к строительству. Алена Юрьевна, с вами очень приятно работать, – вкрадчиво сказал заказчик, – и по этому поводу у меня к вам есть предложение.

Услышав это, Олаф вышел из кухни и очень запросто, по-домашнему, спросил:

– Алена, ты закончила? Обед уже готов, мы тебя ждем.

Неожиданное появление Олафа привело Алену в некоторое замешательство, но она умело скрыла свое удивление. Излишнее внимание женатого заказчика ей не нравилось, и она тоже, по-домашнему просто ответила:

– Да, дорогой, я уже освободилась.

Обращение «дорогой» воодушевило Олафа, и теперь он уже более уверенно, но очень учтиво обратился к молодому мужчине:

 – Извините, я Вас не приглашаю, Алена мне запрещает разговаривать с заказчиками.

Появление «дорогого», судя по сникшему голосу, разочаровало заказчика:

– Я… Я имел в виду авторский надзор, нам бы очень хотелось…

– Нет, нет, я этого не делаю, у меня очень много работы, а это отнимает время и силы, – ясно поняв ситуацию, вмешалась Алена, – я матом не умею ругаться.

Распрощавшись с заказчиком, Алена пропылесосила пол и ковер. Только после этого повернулась к Олафу.

Олаф в джинсах, в футболке на выпуск и в домашних тапочках стоял перед ней и довольно улыбался.

– Я думала, Новогодний маскарад уже закончился.

– Это не маскарад. Просто, дома я люблю ходить в тапочках, – последовал вполне логичный ответ Олафа.

– А можно узнать, как Вы здесь оказались? Дорогой? – С притворной строгостью спросила Алена.

– Догадаться не трудно. Меня впустила твоя мама. Разве она могла не впустить спасителя своей дочери, желающего узнать о её самочувствии. С твоей мамой мы уже успели попить чай и, мне кажется, очень подружились.

– Я рада за вас!

Оглядев его насмешливым взглядом, Алена не сдержала улыбку:

– Ну, что ж, посмотрим, заботливый, как ты будешь ходить в тапочках.

Проходя мимо, Алена тыльной стороной руки, чуть прикоснувшись, погладила Олафа по щеке:

– Надо же, какой ты шустрый, спаситель! Я думала шведам это не свойственно.

– В экстремальной ситуации у нас значение энтропии резко возрастает. Доброе утро, царевна!

– Уже добрый день. Пойдем обедать, ценитель красоты. Лакс, похоже, и, правда, тебе понравился.

Олаф улыбнулся и хотел обнять Алену, но она отстранила его руки.

– Заботливый, про хорошие манеры не забываем, – напомнила ему она.

В кухню Алена вошла первой, и вот теперь она уже не смогла скрыть своего искреннего удивления. «Забота» Олафа занимала почти весь обеденный стол. Ровная стопка из плиток шоколада, разноцветные круглые коробки с печеньем, пакеты с конфетами, пластиковые коробочки с сыром, оленьей колбасой и еще какие-то незнакомые упаковки непонятно с чем. Не обошлось и без национальной кулинарной гордости – стройным рядком стояли баночки с селедкой в пряном, винном и горчичном соусе.

– Щедрая выставка достижений народного хозяйства.

Изобилие и заманчивое разнообразие вызвало у Алены чувство обидного унижения. Маленькая Швеция, наполовину покрытая льдом, почему-то может нормально жить, а огромная Россия нет.

– Надо понимать, этот шведский стол выражает ваше желание установить  «дипломатические» отношения с отдельно взятым субъектом федерации? – Алена усмехнулась и обиженно посмотрела на Олафа,– «Договор о намерениях» ты подготовил основательно и главное, актуальность текущего момента учёл. Сейчас это даже в Москве очень дорогой подарок. Только ты упустил кое-что. Я не давала согласие на «переговоры». А со всем этим, – она обвела рукой стол, – Вы явно поторопились.

Олаф не ожидал такой реакции. Он не видел ничего предосудительного в своем поступке.

– Я всего лишь ответил благодарностью на твое гостеприимство, тем более что сейчас для вас это, действительно, непросто. А это, – Олаф указал пальцем на стол, – тебя ни к чему не обязывает.

– Хорошо, что ты это понимаешь, и особенно то, что меня трудно к чему-нибудь обязать.

– Я всего лишь, как ты говоришь, учел актуальность текущего момента.

– Теперь понятно, кем работает твоя мама. Посольские дары от советника по культуре? Вижу, текущий момент она тоже понимает правильно.

Время в нашем «лягушатнике», действительно, тяжелое, что и говорить! Очаровать мою маму хозяйственной щедростью, конечно можно. Тем более что именно она стоит в этих бессмысленных очередях, неизвестно за чем.

А далее, по плану «лобовая» атака? И поскольку тыл уже «куплен», то мне, вроде, и отступать будет некуда. Правильный союзник – дело верное. Видать, папа у нас военный, – зло сказала Алена.

– Не злись. Олаф взял Алену за руку.

– Не подлизывайся, – вежливо сказала Алена, – Олаф, пожалуйста, забери все это. У нас и без этого унижений хватает.

– Алена, – Олаф приложил её руку к своей щеке, – это совсем не унижение. Я думаю, все это нужно сложить в шкаф и употреблять по мере надобности. Особенно не задумывайся, что с этим делать. В процессе употребления я тоже приму участие. Не прогоняй меня!

– Ваши шпионские планы я все равно разгадаю. Захватчик! – Смягчилась Алена.

– Не надо разгадывать, я все сам расскажу.

– Ну, значит, обойдемся без пыток, – честно пообещала Алена и убрала руку.

Алена складывала в шкаф продукты.  Олаф стоял у неё за спиной. Он хотел обнять её. Но рисковать ему не хотелось.

Туманный взор его мечтательных глаз ласкал изгиб её талии, а руки сами тянулись к заветной цели.

– Я не люблю … – сказала Алена и услышала, как за её спиной что-то с грохотом упало на пол. Оглянувшись, она увидела: на полу, рядом с перевернутым стулом, смирно сидел Олаф и тихо хохотал.

– Олаф, что с тобой? – Протянув руку помощи, спросила она.

– Скажи, что ты не любишь? – Легко поднявшись, поинтересовался Олаф.

– Молочный шоколад, – ничего не понимая, ответила Алена, – ты очень много его принес.

Олаф закрыл лицо руками и разразился безудержным смехом.

– Какие шпионы! Тут самый подготовленный резидент провалится. Любого до инфаркта доведешь.

– Ты о чем?

– О чём? Я обнять тебя хотел, – честно признался он, – а ты сказала: «Я не люблю», и я отлетел от тебя, как теннисный шарик от ракетки.

 Теперь Алена начала хохотать:

– Все правильно! Соблюдайте правила этикета, честный мальчик.

– Но я все равно не откажусь от своих планов,– Олаф уверенно подошел к Алене и обнял её.

– Я ценю вашу честность, – строго сказала она и, не сопротивляясь его нежным и сильным объятьям, инстинктивно шагнула ему навстречу, чувствуя, как от его рук, скользящих по её спине, у неё сводит лопатки и закрываются глаза, а лицо само поднимается вверх.

–Я… Я  забыла сказать, я черный шоколад люблю.  С миндалем. Или с марципаном.  А с чаем…  Я люблю мармелад.  Но только свежий.

– А мужчин ты каких любишь?

– Мужчин? – Чуть отодвинув его руки, Алена подняла голову и посмотрела ему в глаза. Мужчину я могу любить только одного – умного и сильного. А если мужчина еще и личность, я думаю, у него есть все шансы.

Теперь он, неотрывно глядя в глаза, медленно, но очень уверенно, все ближе и ближе прижимал её к себе.

– Аккуратнее, господин Эрикссон, я имела в виду духовно сильного мужчину, на которого можно положиться и которому можно доверить свою жизнь. Но, это сложно.

– Объясни, я постараюсь понять.

– У «нас» классификация нестандартная.  Наверное, поэтому нет мужских тапочек.

– Я внимательно слушаю, – глянув на свои тапочки, Олаф еще крепче обнял Алену, – я жду.

– Как я уже сказала, наличие ума и силы, – она посмотрела на его сильные руки, – духовной, – уточнила Алена, – обязательно. Ну, а все остальное только приветствуется: гомогенность процесса, скорость реакции, отсутствие катализатора, положительное значение энтропии, а процесс сублимации во втором значении, бесспорно, повышает уровень общения.

Стараясь с пониманием относиться к сказанному, Олаф не мог сдержать улыбку:

– А что из этого самое главное?

– Главное? Главное, надо любить.

– Это хорошо. А главное, понятно. Кстати, про энтропию я прочитал, это характеристика физической неупорядоченной системы.

– Вот уж не думала,– рассмеялась Алена,– что мужчины к чему-то другому относятся.

– А в твоей классификации материальная составляющая значение имеет?

– Материальная составляющая – понятие неустойчивое и относительное. Я считаю, что совместное создание материальных ценностей является более стабильным и укрепляющим фактором всех ранее названных процессов.

– Насколько я помню, катализатор – это какой-то ускоритель реакции.

Почему тогда он должен отсутствовать?

 – Потому что я люблю естественное протекание процессов, а алкогольные стимуляторы у меня вызывают природное отторжение.

– А тогда гомогенность процесса человеческим языком объясни, – попросил Олаф.

– Пожалуйста. Все мое, и только со мной. Нарушение этого пункта НАВСЕГДА освобождает взаимодействующие субъекты от любой функциональной зависимости.

– Я тоже не допускаю измену в любви,– серьезно сказал Олаф и нежно обнял Алену за плечи.

Чувствуя его горячее дыхание и неизбежность поцелуя, она, не зная почему, отрицательно покачала головой, Олаф тут же разжал руки. Такая послушность искренне удивила Алену.

Она приподняла глаза и очень пожалела о не случившемся поцелуе. Его чуть приоткрытые, застывшие в ожидании губы показались ей безумно страстными и желанными. Она опустила голову и рукой слегка отстранила его.

Если бы только он видел её глаза.

– Честный, ты обещал планами поделиться.

– Я бы очень хотел увидеть твою спальню.

Неожиданно смело прозвучавшее его желание поразило Алену.

– Зачем?

– Хочется увидеть тебя без колючек.

– В реальности у меня её нет, у нас с мамой одна на двоих, а в эскизах, может, и покажу. Теперь я слушаю.

– Я хотел рассказать тебе о нашей семье. Я альбом с фотографиями принес.

– А фотографию жены не забыл? – Неожиданно спросила Алена.

– Я не женат,– нервно ответил Олаф. Он погладил Алену по щеке и раздраженно добавил, – я еще вчера сказал, что не женат. Это правда.

– Хочется в это верить,– честно созналась Алена.

Зазвонивший в кабинете телефон прервал их разговор. Алена взяла трубку:

– Добрый день. Соболева. Слушаю, – очень сухо и официально ответила Алена.

– Добрый день,– ответил женский голос, – я могу поговорить с Олафом? Он дома?

У Алены вытянулось лицо и, повернувшись в сторону Олафа, она растерянно сказала:

– Ну вот, похоже, Вас жена потеряла.

 Олаф взял трубку:

– Да,– ответил он, – как ты меня нашла? – Олаф нажал кнопку

громкой связи. Алена услышала тот же голос:

– Рядом с телефоном лежала её карточка, и твоей рукой написано: «Я буду дома…», что мне оставалось? Только пошутить!

– И еще представиться. Я включил громкую связь.

– Простите,– услышала Алена,– я забыла представиться. Линн Эрикссон. Я мама Олафа.

– Очень приятно, Соболева Алена, спасенная знакомая Олафа, – вежливо ответила Алена, – позвольте выразить вам искреннюю благодарность за столь отзывчивого сына, – немного нервничая, сказала она и вышла из кабинета.

Выключив громкую связь, Олаф спокойно продолжил разговор:

 – Это я записку не дописал, у меня…

 – Не семья, а сборище шпионов. «Олаф дома?» Ничего себе скорость внедрения.

Алена прикрыла дверь в спальню и легла на кровать. От мысли, что он может быть женат, ей стало холодно:

«Пусть он будет не женат»!

Она закрыла глаза, и по привычке свернувшись калачиком, задремала.

– Екатерина Алексеевна, а где Алена?

– Олаф, она в спальне. Наверное, прилегла отдохнуть, а может, уснула.

– Так быстро? – Удивился Олаф.

– Олаф, она же по ночам работает. Днем то звонят, то приходят. Она тишину любит. При её работе надо думать. Она очень устает. Спит урывками, поэтому голову на подушку и тут же засыпает. А сегодня ночью, я думаю, она вообще не спала.

– Екатерина Алексеевна, у Алены есть друг?

– Нет. Это наша беда. Один с поворотом, другой с вывертом, а у третьего, вообще, мозгов нет. А тут еще в Германию к друзьям ездит. Насмотрится там на красивую жизнь и ни о ком слышать не хочет. А принцев на белых конях, да еще с мозгами! Где ж их взять? – Екатерина Алексеевна тяжело вздохнула и разочарованно махнула рукой, – тут скоро не то, что мозгов и принцев, коней не останется. Все куда-то едут, едут.

Правда, по осени новый русский из соседнего подъезда приходил свататься, так она его со всеми подарками выгнала, и слова не дала сказать. А парень, вроде, не плохой. У неё одна радость – проекты! И те, половина в шкаф.

– Можно я посижу возле нее?

– Посиди.

Может, чего и высидишь, – Екатерина Алексеевна с надеждой посмотрела вслед ушедшему Олафу.

Олаф осторожно вошел в комнату.

По-детски поджав ноги, Алена лежала на кровати. Олафу показалось, что она замерзла. Присев на край кровати, он инстинктивно, желая согреть, обнял её и поцеловал в висок. Она тут же проснулась и испуганно оттолкнула его:

– Кто тебе разрешил сюда войти? Выйди, – испуганно крикнула Алена.

– Твоя мама.

От волнения и промелькнувших воспоминаний у Алены на лбу выступили капельки пота. А биение её сердца слышал даже Олаф. Ничего не понимая, он боялся прикоснуться к ней.

Немного успокоившись, Алена сказала:

– Я прошу тебя, больше не делай этого. Никогда! Никогда не прикасайся ко мне, когда я сплю! Прости за резкость, но я боюсь.

– Чего ты боишься? – Нежно поглаживая ее дрожащие руки, Олаф старался успокоить Алену, – почему ты так испугалась? Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Я только хотел посидеть рядом с тобой. Мне даже показалось, что ты очень искренно отреагировала на мое прикосновение.

– Я считаю, что гораздо приятнее, если это происходит в нормальном, осознанном состоянии.

– Я согласен.

Олаф обнял Алену за плечи. Прижав к себе, он нежно, как маленького ребенка, поцеловал её в голову.

– Не надо так пугаться. Я не хочу, чтобы ты меня боялась. Я подожду, когда у тебя возникнет осознанное чувство ко мне.

У Алены уже возникло чувство. Очень осознанное.

«Все повторяется снова, – думала она, – опять все неожиданно быстро. Опять иностранец, и опять ему нужно уезжать. И ко всему, я о нем ничего не знаю. Нет, нет и нет!»

Уходя Олаф, как подобает воспитанному человеку, поблагодарил Екатерину Алексеевну за гостеприимство. А она, в ответ, пригласила его на обед.

– Завтра на обед будут манты.

Прощаясь с Аленой, Олаф поцеловал её в щеку. Просто и одновременно очень трогательно.

– Утром мне нужно поменять билет, к обеду я буду свободен. Подумай, что бы ты хотела: театр, концерты, и так далее.

– А у меня есть выбор?

– Если захочешь, у тебя будет все: выбор, я, и даже мужские тапочки.

– Спасибо, я подумаю.

Проводив Олафа, Алена села на свой удобный диван и ощутила какой-то дискомфорт, впервые её восточная комната ей показалась холодной:

– Шпион! Не успел уйти, а мне уже чего-то не хватает.

Посмотрев на его тапки, оставленные на ковре, она зло пнула их, и они разлетелись в разные стороны.

– Его тебе и не хватает, – серьезно ответила мама, – не мучила бы ты парня. Я чувствую, он хороший. И глаза у него добрые, вот только немного грустные.

– А ты не приваживай его! Манты она приготовит. Он скоро уедет, а я останусь. Понимаешь, он не в Москве живет, а в Швеции.

Где мы, и где его королевство! «Глаза у него добрые!» У всех у них глаза добрые, пока своего не добьются. Только вот потом не знаешь, чем душу лечить, а она не заживает, а еще больнее болит.

–Швеция не на Марсе, можно и приехать, – Екатерина Алексеевна обняла дочь, очень хорошо понимая её, – Алена, а может тебе ребеночка завести?

– Мама! Какого ребеночка? Дети не щенки, их не заводят. Дети должны рождаться в любви. А для этого нужны мамы, папы, желательно бабушки и дедушки. И расти, они должны в любви, только тогда из них нормальные люди получаются.

– Ох, Аленочка, это только в сказках бывает: принц на принцессе по любви женится. В жизни надо самим свои сказки делать.

Мужчины, они только по-разному называются: шведы, греки, русские – все они одинаковые, и все хотят, чтобы любили только их, только им были верны и только их ждали.

Олафа ты не отталкивай, поверь мне, я вижу, он влюблен в тебя.

Алена подняла тапки и внимательно рассмотрела их:

– Точно шпион! И тапки красивые принес.

 * * *

Линн услышала звук открывающейся входной двери и вышла в прихожую.

– Ты? Вернулся? Я думала, ты ночевать «дома» останешься.

Олаф усмехнулся:

– С ней так быстро невозможно.

Линн недвусмысленно улыбнулась.

– Подарки, вижу, она приняла. А ты мне не верил.

– И правильно, что не верил.

– Такая гордая!?

– Кстати, она абсолютно точно определила твою и папину профессии, и еще она сказала, что ты хорошо ориентируешься в ситуации, но она черный шоколад с миндалем любит.

– Черный шоколад! У них сейчас черного хлеба не всем хватает.

А она еще и с претензиями.

– Со вкусом.

– Каких мужчин любит девушка со вкусом, ты уже выяснил?

– О-о! У нее классификация сложная. Ты, случайно не знаешь, что такое сублимация во втором значении?

– Я и в первом не знаю. Это так важно?

– Думаю, не очень, но это повышает уровень общения.

– Она еще и умная. Случайно, не физик?

– Нет,– весело рассмеялся Олаф, – она архитектор!

– Какое совпадение!

– Мне завтра надо поменять билет, я остаюсь.

– Это так серьезно? А как же Керстин?

– Керстин? Я не знаю. Керстин в моей жизни больше нет.

– Как нет? Столько лет вместе и вдруг – нет?

– Нет! И совсем не вдруг. Разве ты не заметила, что я приехал один?

– Заметила,– расстроено сказала Линн, – а эта, гордая любительница черного шоколада? Она есть?

 Олаф утвердительно качнул головой:

– Она? Я очень хочу, чтобы она была.

– Красивая?

Олаф зажмурил глаза:

– Еще какая красивая!

Олаф достал из внутреннего кармана куртки паспорт, внутри которого лежала фотография Алены.

Посмотрев на фотографию, Линн сочувственно покачала головой.

– Ты сумасшедший! Гордая, красивая, умная, с претензиями! Не слишком ли много? Или ты в самом деле сошел с ума?

Олаф обнял маму за плечи.

– Она еще с юмором и со вкусом! Ты лучше скажи, слово «личность» в русском языке означает тоже, что и в шведском? Или в русском языке так называется важная персона?

– Важная-неважная, это неважно! С такой, – Линн еще раз посмотрела на фотографию, – с такой нужно быть орлом!

– Это как? Орнитологом что ли?

– В России о достойном мужчине говорят: «Мужчина – орел». А это значит, мужчина должен быть умным, сильным, решительным, немного безрассудным, трудолюбивым, в общем, должен быть настоящим мужчиной.

– И такие есть? – С лукавой усмешкой спросил Олаф.

– Если есть выражение, то должны быть и мужчины.

– Ну, если должны быть! Значит будем.

– Тогда, почему не остался у неё?

Олаф не скрывая довольной улыбки, опустил голову:

– Сегодня я только хотел её обнять.

– У-у-у! Тогда, я думаю, до орла тебе еще летать и летать.

– Долетим! – Уверенно ответил Олаф.

– Ты уверен?

– Уверен. Она мои тапочки оставила, – с пафосом произнес Олаф, –

 а её мама пригласила меня завтра на обед.

Не без иронии глядя на сына, Линн удивленно покачала головой:

– Насколько я помню, раньше тебе больше нравилось ужинать… без тапочек и, уж точно, без мам.

– Наверное, вкус изменился. Или появился.

– Приятного аппетита!

– Спасибо. Мам, а ты знаешь, что такое «манты»?

– Понятия не имею! А из какой это области?

– Завтра её мама приготовит это на обед, специально для меня. А я не знаю, что полагается к этому блюду?

– Я думаю, что маме цветы полагаются.

– А Алене?

Линн с искренним сочувствием с ног до головы оглядела немного растерянного сына.

– Твои поцелуи на десерт. Ты точно сумасшедший!

 * * *

Манты.

Описывать вкус этого кулинарного произведения могут только бездушные или те, у кого жизнь прошла даром. В том смысле, что они никогда не ели этого рукотворного чуда.

Манты – семейное блюдо.

Манты для гостей – знак особого расположения.

Знающему человеку, это слово в предвкушении удовольствия, ласкает слух.

Бережно держа в руках небольшой треугольничек, вы откусываете один уголок и ни с чем несравнимый аромат мяса в собственном соку, заставляет вас забыть обо всем на свете и предаться чревоугодию.

После обеда, заметно отяжелев, Олаф никуда не хотел идти. Не мог.

– Очень вкусно! Чем больше ешь, тем больше хочется! А потом встать не можешь.

– Ну, если не можешь встать, тогда можешь лечь на диван в гостиной, – по-домашнему просто предложила Алена, очень хорошо понимая его состояние. На востоке едят за низким столом, сидя на ковре, а после обеда, тут же, лежа на ковре, отдыхают и пьют чай.

– Отдыхают вместе с женщинами? – В надежде на дополнительное удовольствие, спросил Олаф.

– Нет, женщины отдельно, мужчины отдельно. Жена обедает вместе с мужем, только если в доме нет посторонних мужчин.

– Строгие правила, – разочарованно покачал головой Олаф.

Расслабившись от предложения Алены, Олаф прилег на диван в гостиной и не заметил, как начал дремать.

Посмотрев на задремавшего Олафа, Алена растерянно улыбнулась:

– Боже мой! На третий день знакомства, едва знакомый швед спит на моем диване! Похоже, с возрастом наблюдаются проблемы с нравственностью.

– Ну почему едва знакомый! Очень знакомый. Я еще никому столько про себя не рассказывал! А тебе я даже паспорт показал.

– Кто же знает, чей паспорт ты мне показывал?

– Мой!

– Шпион, а по вхождению в доверие ты – отличник.

– А по очарованию красивых девушек – дважды, – чуть приоткрыв глаза, похвастался Олаф.

– Почему дважды? Очень способный?

– Один раз по теории, второй по практике, – вспомнив энтропию, лукаво улыбнулся Олаф.

Алена достала из шкафа плед.

– Отличник, а глаза у тебя и, правда, добрые.

Алена вышла из гостиной и тихо закрыла за собой дверь.

– Мам, если сама не проснусь, – шепотом сказала она, – через часик разбуди.

Екатерина Алексеевна осталась довольна проделанной работой.

– Могла бы и диван разложить, что по отдельности-то? Человек он, по всему видно, хороший. Не только смотреть проекты, с ним и «строительство» начинать можно.

– Какое строительство?

– Семейное, доча! Семейное!

– Мам, ты сериалы реже смотри! Мою временную утрату нравственности можно объяснить гостеприимством, не каждый день у нас шведы обедают. Но до полной потери, я думаю, еще далеко.

– Аленушка, да я не про это. С Олафом в доме теплее стало.

– Конечно теплее, согласилась дочь, – пить чай со шведскими сладостями куда приятнее, чем на морозе в очереди стоять.

Алена улыбнулась и вопросительно посмотрела на маму:

– А у тебя, часом, в какой-нибудь очереди бойфренд не завелся? Диван разложи, ребеночка заведи. Мадам, вы что-то совсем распустились.

– Будешь тут с вами распущенной, у меня в твои годы Мишенька уже в школу пошел.

Бледно-голубой свет уличных фонарей, растворяясь в темноте зимнего неба, тихо освещал заснеженную аллею.

– Этот парк очень красив осенью, я люблю здесь гулять. Аллея усыпана опавшими листьями…

Он приподнял её лицо и увидел глаза.

Целуясь, они не заметили, как сумерки сменил вечер.

– Как тихо…

– Олаф, нам пора домой, я …

– Ты замерзла?

–  Нет. Только ноги.

– Прости. Я забыл, что сейчас зима…

– Хочешь, я разожгу камин?

– Хочу.

 * * *

– Доброе утро, Екатерина Алексеевна. Простите за  раннее вторжение.

Олаф застенчиво улыбнулся.

– Надеюсь, вы меня понимаете?

Екатерина Алексеевна понимающе вздохнула:

– Спит она еще. Буди.

Забыв о запрете, он склонился над её лицом и прохладными губами прикоснулся к щеке:

– Доброе утро, моя красавица.

– Доброе,– ответила Алена, согрев его щеку своей теплой рукой,

– с тобой самое хмурое утро будет добрым.

После такого сладостного пробуждения, жизнь казалась сбывшейся сказкой. «Просыпаться» не хотелось.

Время! Как жаль, что оно не спрашивает наших желаний!

Через три дня Олаф улетал домой. В Швецию.

Из театра Алена и Олаф вернулись поздно. Свое нежелание уходить, как и волнение, Олаф не скрывал.

– Алена, на Рождество папа подарил мне коллекционное французское вино, с пожеланием, чтобы я выпил его с самым дорогим мне человеком. Я хочу выпить его с тобой.

Олаф говорил очень искренно.

– Хорошо. Проходи в гостиную. Фужеры на кухне, ты знаешь где.

А я только умоюсь и переоденусь.

– Я разожгу камин?

– Конечно, Олаф, – опять согласилась Алена.

Алена вошла в спальню.

Присев на кровать, она закрыла руками лицо:

– Только бы он не думал обо мне плохо. Всего десять дней! Почему он не может остаться?

Она никогда не старалась кому-то понравиться. Ему хотелось. Для него хотелось быть самой лучшей. Самой-самой!

«Что надеть»?

И вдруг перед её глазами промелькнуло знакомое лицо.

«Ставрос».

Вспомнив его обидные слова, Алена сжалась от охватившего её холода.   

«Что же ты такая нетерпеливая. Никогда не торопись, а то перестанешь быть принцессой».

Эти слова, много лет назад в отчаянии сказанные Ставросом, всплывали в её памяти в самые трепетные моменты жизни.

Рядом с Олафом она забыла о прошлой обиде, и до сегодняшнего вечера эти оскорбительные слова не тревожили её память. Но почему именно сейчас вспомнились эти колючие слова?

Просмотрев свой гардероб, Алена никак не могла определиться.

Непрошеные воспоминания испортили романтическое настроение, и её желание быть самой-самой пропало.

Она еще раз просмотрела свои платья и остановилась взглядом на новом, правда, сшитом еще там, но так ни разу не надетом.

«А что если так? – Подумала она и на секунду представила реакцию Олафа, – я думаю, это ему понравится».

 Алена чуть улыбнулась, и игривая искорка пробежала в её глазах: «Посмотрим, что Вы скажете по этому поводу, господин Олаф Эдвард Эрикссон».

Алена надела платье и приложила к плечу цветок, но тут же его убрала: «Пожалуй, лучше шарф».

На тумбочке, рядом с кроватью, Алена обнаружила записку: «Алена, ночевать останусь у Тани. Мама».

«Ну, что, швед? Маму ты убедил. Сто процентов. Тогда держись».

Алена на цыпочках подошла к двери и осторожно заглянула в гостиную. Олаф наливал в бокалы вино.

«Ладно, подождем, пока нальешь. Вина жалко».

Алена вошла в гостиную.

– Олаф,– тихо окликнула его она. Он повернулся и замер. Разведя руки в стороны, он пытался что-то сказать, но ни по-шведски, ни по-русски не смог этого сделать. Через несколько секунд он все же промямлил:

– А-Алена…

Алена в черном, антрацитового оттенка, платье и в черных, на высокой шпильке, туфлях, стояла перед ним.

Видневшаяся из-под подола отрезного по линии бедра платья, красная шифоновая юбка и развивающийся красный шарф скрашивали строгость и придавали наряду легкость.

Алена сделала несколько шагов навстречу Олафу. Он попятился назад, и не глядя, сел на диван. Такой он её еще не видел.

Убранные на одну сторону пышные волосы, открытая шея, уверенная осанка и её взгляд. Взгляд, от которого закипает кровь.

– Алена! Я… Я забыл все слова, которые хотел тебе сказать.

Переведя дух, и немного придя в себя, Олаф растерянно сказал:

– Каждый раз ты открываешься мне совсем с неожиданной стороны.

Алена улыбнулась и лукаво прищурила глаза:

– Ну, Вы еще не все наши стороны знаете, – она повернулась к нему спиной и мягкой походкой прошла к комоду, включить магнитофон.

Судя по безжизненной тишине, эта её сторона произвела на Олафа должное впечатление.

Острый угол выреза на платье, почти до талии открывал её спину, а красный, колышущийся от тепла шарф, ниспадая легкими переливами, чуть прикрывал вырез.

– Ты смерти моей хочешь, – взмолился он.

Алена немного постояла у комода, дав ему время для «изучения» еще одной своей стороны, и только потом она включила магнитофон.

Довольная произведенным впечатлением, она, как ни в чем не бывало, села рядом.

– За что будем пить?

 Олаф не слышал её вопроса.

– Э-э-й. За что пьем?– Еще раз спросила Алена.

– За тебя, моя красавица. За тебя.

Олаф подал Алене бокал и, взяв свой, залпом выпил вино, не сказав даже привычное «skäl»  (традиционное шведское присловье при поднятии бокала, вроде русского «ваше здоровье»).

– Господин, это же французское вино, а не русский квас, – отпив глоток, засмеялась Алена.

– А мне сейчас, все равно, вино, квас! Русское, французское! Алена, мама права. Я сошел с ума.

Олаф обнял Алену, желая поцеловать её, но Алена согнутым пальчиком постучала по его голове:

– Тук-тук. Зайдите снова! Мне нравятся умные мужчины.

– Алена, – взмолился Олаф.

– А может, Вы хотите пригласить меня на танец? – Не успокаивалась она.

Олаф послушно встал и поцеловал ей руку:

 – Да, да, очень хочу.

Положив голову ему на грудь, она слышала, как стучит его сердце. Оно билось так же, как и её.

Олаф вдруг неожиданно разжал руки и бережно взял её лицо в свои ладони. Он медленно наклонил голову и трепетно поцеловал её в губы.

– Я люблю тебя, – тихо и застенчиво произнес он,– я люблю тебя, моя царевна.

Она не слышала  как щелкнула кнопка, как соскользнуло платье, обнажив её тело. Чтобы не упасть, она обняла его. Его нежные сильные руки крепко держали её.

– Нет, Олаф, нет. Я не хочу так. Нет.

От внезапной перемены её настроения Олаф отпрянул, ничего не понимая от страха:

– Алена, я что-то сделал не так? Я обидел тебя?

– Нет, – прикрывая подушкой грудь, Алена подняла упавшее на пол платье.

– Тогда почему? – Недоумевал Олаф, – разве это не естественное продолжение наших чувств?

Немного опомнившись, он спросил:

– Или только моих?

– Нет, Олаф, и моих тоже.

Когда ты грел мои руки, я сказала тебе правду.  Ты, действительно, вдохнул в меня жизнь. Это не комплимент, это я сказала сердцем.

– Тогда я не понимаю, почему ты не хочешь продолжения. В нём гораздо больше жизни. Это жизнь.

– Я хочу, очень хочу, но не так.

– А как? – Ничего не понимая, спросил он, – Аленочка, но между мужчиной и женщиной только так и бывает.

– Нет, Олаф, ты не понял. Завтра я тебе кое-что покажу, и ты все поймешь. А теперь ложись спать, я постелю тебе здесь.

– Нет, здесь я не буду.

– Олаф, я боюсь тебя отпускать, ты же выпил.

– Я никуда не уеду! Я останусь с тобой. Алена, я мало, что понимаю, но очень хочу понять. Скажи, что случилось?

– Потом. Ты все поймешь. Я тебе все расскажу.

– Расскажи сейчас.

– Нет, сейчас я не хочу вспоминать.

– Тогда покажи то, что хотела показать завтра.

Олаф догадывался, что именно Алена хочет ему показать. Он уже всё понял.

– Это, пожалуйста. Пойдем в кабинет.

Из шкафа Алена достала папку с рисунками и отдала ее Олафу.

– Это и есть моя мечта.

Олаф внимательно посмотрел проект дома и эскизы интерьера. Ему понравилось все. Но интерьер спальни! Именно спальни.

Это не мечта, не желание.  Это она. Без колючек и без одежд. Она. Абсолютно нагая. Это её душа. Он чувствовал.

Ему знаком этот запах. Это её запах. Он чувствовал, это она!

– Это ты! Ты! – Повторил он, и, еще не успев вдохнуть, почувствовал, как опять пахнуло легкой, едва уловимой весенней свежестью. Он улыбнулся: «Это ты! Я знаю, это ты!»

Ближе пододвинув к себе папку, он еще внимательнее стал рассматривать эскизы.

Через гостеприимно распахнутые двери её спальни, он «вошел» в цветущий Эдем. Каким-то неведомым чувством он понимал: это гостеприимство оказано только ему. Сюда еще никто не входил.

В удивительной гармонии сливались мягкие цвета комнаты и естественный свет, проникающий через распахнутое в сад, большое окно.

Цветущие ветви деревьев в глиняной вазе, кружевная постель, рассыпанные на «траве» яблоки и её дыхание.

Всё, каждый вздох, каждое движение и даже легкое дуновение весеннего ветерка, чуть колышущего полупрозрачную штору, всё дышало её нежностью.

Он закрыл глаза.

«Слыша» треск лопавшихся почек, он медленно «вдыхал» запах, только что раскрывшихся первых цветов.

Он утопал в безудержном цветении и в её немыслимой страсти.

Закутавшись в плед и поджав под себя ноги, Алена неподвижно сидела в углу дивана и молча смотрела в ночную темноту незашторенного окна.

– Ты что-нибудь чувствовал? – Почти шепотом спросила она.

– Да… едва уловимый аромат твоего тела, смешанный с нежнейшим запахом цветущей яблони. И тебя. Тебя.

– Не думала, что мужчина может так чувствовать. Ты первый, – невольно вырвалось у Алены.

Положив руку на рисунки, Олаф огорченно посмотрел на Алену:

– Ты кому-нибудь это уже показывала?

– Нет. Это никто не видел. Только я. И ты.

– Я и ты, – тихо повторил он, не в силах сдержать радостную улыбку,– я и ты. Я и ты, – улыбался Олаф.

Еще некоторое время он сидел в кресле и смотрел на Алену. Затем встал и взял её за руку:

– Как же ты любишь, если ты так чувствуешь?

– Ты будешь первым, если захочешь это узнать.

– Алена, я хочу. Я очень хочу! А еще я хочу знать о тебе всё. Расскажи.

Олаф удобно устроился в кресле напротив Алены и приготовился слушать.

– Ты уже почти все знаешь, осталось только самое трудное.

– Расскажи.

– Я говорила, в Москве мы живем всего несколько лет, а до этого мы жили в Казахстане. Там у нас был дом…

Сказав про дом, Алена замолчала.

Закусив губу, она смотрела в сторону, а её глаза постепенно становились влажными.

– Там у нас был дом и большой сад…

– Ален, если тебе трудно, можно не сейчас.

Олаф хотел сесть рядом и обнять её, но она отстранила его руку.

– Сейчас уже не трудно. Сейчас только больно.

Не знаю, поймешь ли ты меня.

Что наш маленький город по сравнению с Москвой? Как здесь говорят «чуркестан» или «тундра». А мы в этой «тундре» были счастливы. Там мы мечтали. Там всё было впереди. Там мы жили и свято верили, что в этом «впереди» нас ждет всё только хорошее.

Но всё разрушилось.

И мы все вдруг стали чужими.

Мы дома стали чужие. И вот что странно! Здесь, несмотря на то, что мы русские, здесь мы тоже чужие.

Всё разрушилось.

Сначала уехал брат. Он служил в армии, в Каунасе. Про Каунас ты больше нас знаешь. А после декабрьских событий в Алма-Ате, и папа решил уехать из Казахстана. Он сказал, что получил новое назначение в Москву.

Но это оказалось не так. Мы продали всё. Дом, квартиру, машину, большую часть мебели и переехали сюда.

Эта квартира была коммунальной. Ты, наверное, даже не знаешь что это такое. За эту квартиру папа дал колоссальную взятку, а иначе мы бы не смогли переехать. Тогда еще нельзя было просто купить. А на оставшиеся деньги мы сделали ремонт.

– А что это за события?   Я что-то слышал, но ничего не знаю

 об этом.

Алена повернулась лицом к Олафу.

«Зачем тебе это? В Вашем королевстве такого не бывает»!

– И все же.

– Выступление молодежи, недовольной снятием Д. Кунаева с поста первого секретаря ЦК Компартии Казахстана и назначением на его место Г.Колбина.

– Это же неизбежно. Приходит время, и выбирают кого-то другого. В чем проблема?

– Это у вас руководители меняются без проблем. А у нас это всегда проблема. Поруководить любят все. У нас сами не уходят. У нас или выносят с почестями или снимают с позором.

Алена подошла к окну. Она хотела закрыть штору, но неожиданно в темном окне, как будто наяву увидела свой дом, свою улицу и лица.  Знакомые и родные лица. И себя совсем маленькую.

…Осенью папа залил фундамент.

– Как потеплеет, – сказал он, – так мы сразу начнем строить.

Мама не верила, что у нас хватит сил. А папа всю зиму чертил, рисовал, придумывал, какой у нас будет новый дом. Мама говорила: «Архитектор, делом займись, хватит в кубики играть».

   Когда я была совсем маленькой, а Мишка еще в школу не ходил, мы жили в доме у дедушки с бабушкой. Но наш дом попал под снос и нам вместо нашего дома дали квартиры. Папа не хотел жить в «бетонном ящике».

Он очень хотел построить большой дом для большой семьи. Из керамзитобетона. Мама хотела из кирпича и крышу из черепицы. А папа сказал, что из керамзитобетона лучше и теплее, и строить быстрее.

Мама сказала: «Ну и нашел место! На отшибе»! А папа сказал: «Зато простор, а весной внизу на поле маки цветут и васильки с колокольчиками».

А мне нравился керамзитобетон, такое слово красивое. Папа из моих кубиков строил дом и рассказывал, что у нас будет на первом этаже, а что на втором.

– Чур, я буду на втором.

А мама говорила: «Хоть бы на первом что-нибудь было».

А папа сказал, что обязательно будет. Только не сразу. Вот если бы дед успел продать дом, мне бы с работы квартиру дали. А так, хоть квартиры и две, но ведь её же не продашь.

– Папа, а пусть дедушка снова поменяется на дом.

Папа поцеловал меня и сказал: «Как это я сам не догадался».

Через некоторое время в квартиру деда переехали дедушка и бабушка моей подружки Юльки из соседнего подъезда.

Теперь папа еще сильнее ждал весны, ему хотелось быстрее строить дом.

Я сказала, что хочу, чтобы у меня был балкончик кругленький, ну такой, закругленненький и окно большое. И еще дверь из белых рамочек со стеклышками.

Папа нарисовал. Мне понравилось. Я сказала, что тоже так хочу. Домики рисовать. А папа сказал, что у меня получится. Только надо учиться. А маме он сказал, что покрасит шифер и порежет его на полосы, это конечно не черепица, но крыша будет красивая.

Папа обнял маму и сказал:

– А черепицу я все равно достану.

А мама сказала: «Эй вы, архитекторы, идите обедать»!

Папу на нашей улице уважали.

Когда мы строили дом, папа всем соседям предложил сделать канализацию.  А потом, мы сами асфальтировали дорогу.

Наша маленькая улица из девяти домов не значилась на городской карте. Такие маленькие улочки не благоустраивали, это же вам не проспект в центре города.

Все хотели асфальт. Только «вредный хохол», так его называла тетя Галя, его жена, только он не хотел сдавать деньги на дорогу. Их дом самый первый, и до большой дороги им недалеко.

Вечером папа отправил маму к тете Гале. Поговорить.

Она нас угощала салом и розовыми помидорами.

Мама сказала, что она в сельском хозяйстве не сильна. А тетя Галя сказала, чтобы мама не переживала.

– По весне я тебе с огородом подсоблю и рассаду дам. У меня тут така селекция, Мичурин обзавидуется. А за моего вредного хохла, нехай твой не переживает. Мой Сашко тики с виду «Иван Грозный», вин «колхоз» дюже не любит. А твой мужик толковый. Хозяйственный. Вин у тебэ точно председатель колхозу.

Мама сказала, что наш папа тоже «колхоз» не любит, особенно приписки по выполнению плана. А коллективный труд, – сказала мама, – сплачивает, и отношение к общему становится другим. Все важно, и дом, и улица.

– Тю-ю, – сказала тетя Галя, – скажи своему, шо вин с моим – братья.

По новенькому асфальту мы бегали босиком. А Милка Лившиц вынесла из дома соломенный зонтик, и мы все по очереди, как взрослые, ходили с зонтиком. Это как будто мы гуляли. Она так на море видела.

На новоселье все наши соседи подарили нам буфет. Буфет сделал дядя Яша Винс и его сыновья.

Старшего сына в семье Винсов всегда называли Яков. Это традиция. Прапрапрадед Винсов жил в Германии. Он делал очень красивую мебель, у него даже своя фабрика была. В Россию он приехал давным-давно, когда у нас еще цари были, так папа сказал. Его мебельная фабрика «Яков Винс и сыновья», никогда не меняла названия и работала до самой революции. Но потом хорошая мебель пролетариату почему-то стала не нужна, и его выслали в город Энгельс. А когда началась война, их, как и всех остальных немцев, ночью с сонными детьми и чемоданами посадили в товарные вагоны и привезли в Казахстан.

Сейчас Винсы опять живут в Германии, и они, по-прежнему, делают красивую мебель.

Наш дом был последним на нашей улице, и дедушка сказал папе, что хоть до откоса и далеко, но все равно с этой стороны лучше посадить деревья, чтобы укрепить почву. Так у нас появился сад.

И на откосе, чтобы его не размывало дождем, мы, всей улицей, посадили деревья. «Нужно не сильно часто сажать тую и карагач, сказал дедушка, – у карагача корневище длинное и ему не надо много воды, а туя даже в дыму растет». Но в зеленстрое перепутали, как по маленьким прутикам определишь, что из них вырастет. На нашем склоне выросли туя, карагач и клены. Жители соседних улиц тоже не хотели, чтобы у них откос размывало, и они посадили деревья.

Осенью туя оставалась зеленой, а клены становились желтыми и бордовыми.  

Я запомнила эту красоту.

Весной на нашем поле мы собирали маки, одуванчики, васильки. Летом трава выгорала, и поле становилось желтым. Но весной все повторялось.

Однажды я увидела очень красивый мак. Я хотела его сорвать, и не заметила, как наступила на стекло и порезала ногу.

Мишка побежал вперед. Сказать маме. А Ставрос, сын наших соседей тети Нюси и дяди Филиппа, донес меня домой, на руках.

Ставрос сильный. Он в горку поднимался со мной и совсем не устал.

Дома тетя Нюся промыла мне рану, вытащила стекло и забинтовала ногу. Тетю Нюсю на работе звали Анна Харлампиевна, она работала медсестрой в больнице. А дома её звали Нюся. Так звал её муж, дядя Филипп. А ещё, он называл её Василиса. Я думала, что это как в сказке – Василиса Прекрасная. Тетя Нюся красивая. Потом я узнала, что Василиса по-гречески – это королева.

Я ко всем ходила домой, не в гости, а просто так. Тетя Галя мне всегда покупала красивые бантики и заплетала косы. Она очень хотела дочку, она всегда так говорила, а у неё было только два оторвижника, так она называла своих сыновей – Женьку и Витьку. Поэтому тетя Галя звала дочей меня. А еще она говорила, чтобы Женька хорошо учился и поступил в институт, а то такую кралю, это она про меня так говорила, за него не отдадут.

К Парфене с тетей Леной я  тоже ходила. Парфена модные платья умела шить. А вот её бабушка Сула почему-то всегда ходила в черном платье.

И бабушка Лиза, у дяди Коли и тети Тамары, тоже всегда ходила в черном. Наверное, это у них национальная одежда. Я так думала.

Тогда я не знала, почему все бабушки гречанки ходили в черном, даже в праздники.

Мы очень дружно жили.

Разве мы думали, что мы все уедем.  Как быстро всё изменилось.

– Алена, почему ты молчишь? Расскажи.

– Это долго. Одним словом не расскажешь.

– А разве мы куда-то торопимся? Рассказывай. Я постараюсь понять.

 – А что тут понимать? С властью расставаться не любят нигде, ни в Казахстане, ни в России. Назначение Колбина, русского, да еще и из Москвы, было расценено как унизительное недоверие. Местные политические кланы, отлученные от власти, Кунаев управлял Казахстаном двадцать два года, тоже хотели править. Все хотели быть первыми.

На Востоке власть в особом почете. Власть на Востоке – это больше, чем власть!

Стать первым!

Кому хочется упускать такой шанс?

Никому!

А студенты – это самая амбициозная часть молодежи, плюс еще массовость. Они оказались всего лишь удобным средством. Хотя есть и те, кто утверждает, что студенты вышли на площадь спонтанно.

Кто на что способен, трудно сказать.

В таких делах достаточно искры. Об этом еще Ленин говорил.

А по его трудам конспекты писали все. И, похоже, хорошо усвоили. Национализм – это самый подходящий материал для костра. Лучше всего загорается.

Три жизни – вот бессмысленный итог чьих-то амбиций.

Парень-казах, из бунтующей молодежи, объявленный национальным героем, был убит не на «поле брани», а при невыясненных обстоятельствах в тюрьме. Вполне возможно своими же. Это у нас хорошо умеют делать. Особенно на всякий случай. Чтобы лишнего не болтал. А вот осудили его за конкретное деяние, за убийство русского оператора, который со своей видеокамерой вряд ли представлял смертельную опасность для казахского народа. А третий – шестнадцатилетний подросток, совершенно далекий, и в прямом и в переносном смысле, от всего происходящего. Русский мальчик, подросток, ехал в автобусе где-то далеко от места событий и имел неосторожность надерзить кондуктору-казашке. Рядом стоящий казах спокойно достал из кармана нож и ударил ребенка прямо в сердце.

Страх и ненависть мгновенно разделили людей на своих и на пришлых.

Через некоторое время всех усмирили. Москва не преминула показать свою силу и власть, Колбина сразу не сняли. Им еще три года пугали местных князьков.

Пустые магазины, бесконечные очереди, озлобленность.

Кто-то упорно распространял слухи о том, что Колбин тайно приезжает с проверкой. Это приносило свои плоды.

«Колбина видели в продуктовом магазине!» То ли правда, то ли слух, а боялись все. Боялись за свои теплые места, за должности, за свою сытую и спокойную жизнь.

Страх потерять свое, по-моему, это самое верное подтверждение, что студенты не сами пошли на площадь. Высшее образование для казаха – всё. Неважно какое, главное – высшее. С высшим образованием ты можешь занять должность, а дальше все по цепочке – почет, деньги, связи и т.д. Чинопочитание живет. Неважно, умный ты, талантливый, важно, что ты директор или какой-нибудь начальник. Начальник – это вообще волшебное слово. Перед начальником даже почтенные аксакалы склоняют свои седые головы.

А после выступления на площади, студентов из института отчисляли группами, так что спонтанность – это вряд ли.

После этих событий, между казахами и русскими выросла незримая стена отчужденности. Все что строилось и складывалось десятилетиями: понимание, доверие, добрые отношения, всё рухнуло в одно мгновение.

Русские не считали себя виноватыми, а у местного населения, как нарыв, зрела обида.

Постепенно все стихло, но, как позже выяснится, штиль был только на поверхности, а внутри все кипело и ждало своего часа.

Ждать, что всё вернется на круги своя – бессмысленно. Так, как было, уже не будет. Поэтому отец воспользовался своими знакомствами и добился перевода в Москву, заплатив за перевод и за квартиру в столице огромную по тем временам сумму денег.

Через несколько лет отец по делам оказался в Казахстане. В нашем городе у него случился сердечный приступ. Он попал в больницу, а там – ни врачей, ни лекарств, ни знакомых, ничего и никого. Пока мы приехали, папа умер. Мы даже не знаем настоящую причину смерти.

В заключении написано – ишемическая болезнь сердца. А папа никогда не жаловался на боли в сердце.

Я думала, мы с ума сойдем. То, что мы с мамой чувствовали, трудно передать словами. Он уезжал живой здоровый, а тут какая-то грязная больница, какие-то бездари врачи. Мне казалось, что там никто укол сделать не может, не говоря уже о чем-то другом.

О чем говорить? Все хорошие врачи уехали. А главврачом стала бывшая заведующая аптекой. В больнице нет ни одноразовых шприцев, ни препаратов, не говоря уже про специалистов, но зато она купила себе в кабинет дорогущую мягкую мебель.

От безысходности ты чувствуешь себя жалким и ничтожным, и абсолютно беспомощным существом. Это ужасно, когда ты ничего не можешь сделать.

Узнав, что папа приезжий, у него забрали всё: деньги, одежду, обручальное кольцо, несмотря на то, что на нём написано мамино имя, и даже брелок с ключей сняли. Потом через пожилую санитарку мама выкупила обручальное кольцо у работников морга за сто долларов.

Папа любил нас с мамой, он любил семью, и мы его очень любили. Мама два месяца не могла разговаривать, только плакала.

Папа был настоящим мужчиной. Рядом с ним мы ничего не боялись. Он все делал сам, а главное, он принимал решения. Теперь все это свалилось на мои плечи. Я за один день повзрослела. Ты и представить не можешь, сколько унижений пришлось вытерпеть, пока я организовала отправку гроба в Москву.

У нас горе. Глаза от слез не высыхают. А у них, куда ни обратишься, каждый хочет тебя в постели утешить. Один знакомый казах признался: «Я, когда тебя первый раз увидел, заговорить с тобой боялся». Куда все делось? Я-то, что плохого им сделала?

У Алены опять навернулись слезы. Она протерла рукой уголки глаз и замолчала, решив, что Олафу все же не очень интересно слушать её невеселый рассказ.

«Наверное, зря я всё это ему рассказала. Ему это не нужно. Это у меня болит. А у него что?  В его королевстве все в порядке».

Алена подняла глаза и увидела, что Олаф очень внимательно слушает её.

– Алена, я слушаю.

– У отца, наверное, и случился инфаркт, когда он нашу улицу и наш дом увидел. Этому дому, вернее, своей мечте, отец полжизни отдал. А тут, дом грязный, неухоженный, обвалившаяся штукатурка, немытые окна, на улице мусор валяется, кругом запущенность. Когда мы там жили, возле каждого дома цветы росли. А какие сады у всех были!

Алена наклонила голову и едва слышно сказала:

– Вот там у нас был дом.  А здесь так.  Жилплощадь.

Этой осенью я сама ездила в Казахстане. Боже мой! Что там творится, практически все некоренное население уехало, а у коренного населения какая-то безоглядная ненависть ко всему и ко всем. На автобусной остановке ко мне пристал пьяный казах. Он демонстративно ходил за мной и кричал: «Все! Империя кончилась, теперь я – царь, а ты никто. Я, что хочу, то и сделаю с тобой». Мне казалось, что еще минута, и он убьет меня.

Час пик.  На остановке полно людей. Никто. Никто не остановил его. Спасло меня такси. Совсем молодой парень, тоже казах, заметил слезы в моих глазах. Он сказал мне: «Не принимай так близко к сердцу. Дураков у всех хватает. Скоро все захотят опять быть вместе, но еще будут помнить обиды. Это как в семье, муж с женой разозлятся, поругаются, а потом понимают, что они самые родные, самые близкие. А, главное, у них дети растут. У нас в гараже это все давно поняли. Дядь Ваня уехал, а теперь мотор починить некому. Столько машин стоит, а раньше все, как часы, работали. А самое интересное – другое, когда он работал с нами, его все «дядь Вань» звали. А когда уехал все вспоминают – Иван Тимофеевич».

Что я только не услышала за эти две недели: что мы – вода, а они – камни, что подойдет время, мы все бросим и уедем, если захотим жить.

Боже мой, что они говорили! Они даже сами не понимали.

А какая волокита! Без взятки не то, что работать, говорить не хотят. И на любое замечание, один ответ: «Не нравится – уезжайте в свою Россию». Впервые в моем родном городе мне было страшно. Боялась, что ограбят, а больше всего боялась, что изнасилуют. Люди перестали носить красивую одежду, золотые украшения. Были случаи, когда днем серьги вырывали прямо из ушей, не расстегивая. Вечером город вымирает, люди боятся на улицу выйти. Все для охраны стали заводить огромных собак, даже в малогабаритных квартирах. Самим есть нечего, а тут еще собак кормить надо.

Действительно, страшно.

Куда все катится?

Мы с папой хотели в доме ремонт сделать. Папа наконец-то черепицу достал. Я сделала эскизы. Второй этаж я собиралась сделать сказочным. Возле детской хотела стеклянных ангелов на потолке развесить. Комнаты сказочные, двери сказочные, детям волшебные сказки на ночь читать мечтала. Но, увы, остались только эскизы. Или как говорит мама: «Картинки из прошлой жизни».

«Ангелочки –  это хорошо», – подумал Олаф.

– У тебя красивая квартира и ремонт замечательный. Я не думаю, что сейчас у всех так.

– Ты прав. Но у меня нет ничего другого. У меня нет главного – дома. У меня есть мама, брат, подруги. Я не одинока, но любовь и семью заменить не может никто. А квартира – это единственное место, где я могу себя достойно чувствовать. Чтобы сделать этот ремонт, я сделала проект частичной реконструкции здания и дизайн интерьера для синагоги. У меня там подруга подрабатывает. А они в качестве оплаты предоставили рабочих и материалы. Но они потребовали авторский надзор, поэтому я полгода не могла нормально работать, а соответственно, жила без денег. Днем в синагоге, вечером дома, только ночью делала мелкие работы для мастерской, спала четыре–пять часов в сутки.

– А оплата проекта? – Ничего не понимая, спросил Олаф.

– Это у вас все по правилам делается. Ты, наверное, не знаешь, что такое бартер. Я им – проект, они мне – ремонт. А обналиченные за проект деньги, согласно договору, я вернула в синагогу. С них ведь за каждый шаг наличные требуют.

– Почему так сложно?

– А у нас по-другому не бывает. У нас, чем проще, тем сложнее.

 – Я могу много работать, я многое могу вытерпеть, но мне обязательно нужно видеть что-то красивое, иначе у меня не будет сил сопротивляться всему этому кошмару. У нас очень сложно чувствовать себя человеком. Тебя, кто хочет, может оскорбить, унизить, в конце концов, убить. И никому не будет до этого никакого дела. Мне иногда кажется, что у меня все оголено: нервы, сердце, душа. Я боюсь, что от очередного плевка я перестану чувствовать и просто утону в этой грязи. Поэтому, мне нужна своя территория, где я могу быть сама собой и ни от кого не зависеть. Чтобы быть самим собой у нас, нужно много сил. А иногда, хватает чашки кофе, чтобы почувствовать себя нормальным человеком. Но это при условии, что кофе – настоящий. Человеку необходимо иметь что-то настоящее, хотя бы кофе.

В беспроглядной темноте ночи тоскливо завывал ветер.

Алена зябко пожала плечами и задернула шторы.

А он, неслышно обнял её теплыми руками.

Они молча стояли рядом. Она чувствовала: он понимает.

– Знаешь, однажды со мной произошел забавный случай. Наверное, именно с этого момента я стала различать, вернее, чувствовать, где настоящее, а где нет.

При нашем «коммунизме», нас не баловали изысками пищевой промышленности, вообще, никакой: ни пищевой, ни легкой, ни тяжелой. У нас всё было дефицит. Ни масла, ни мяса, самого обыкновенного сыра в магазине не было, какие уж там изыски. Все доставалось или привозилось из Москвы. Продукты, одежда.

С Москвы везли всё. Всё, что, можно увезти. Некоторые умудрялись привозить даже мебель. Здесь, тоже было не всё, но в сравнении с нами, здесь было изобилие. А мы шили, вязали, пекли, делали заготовки на зиму – всё сами. Помню, я уже взрослая, в шестом классе училась, мы с мамой шли куда-то по делам, и вдруг я увидела, как мальчик ест пирожное. У нас еще не продавали таких пирожных. Круглое, с шоколадным кремом  и с таинственным названием – «Мокко».  Тогда мне это название абсолютно ни о чем не говорило. У меня слюнки потекли.

Мама, заметила мой взгляд, и мы зашли в кафетерий купить мне такое же пирожное. Но там осталось всего два, и оба с размазанным краем.

Я очень хотела попробовать это пирожное, но со смазанным краем я не захотела покупать.

Продавец говорит: «Ты один раз откусишь, и не будет видно». А я ответила: «Но я же все равно буду знать, что оно некрасивое».

– «Бедная ты моя, бедная! Как же тебе трудно будет жить. В жизни столько некрасивого – зубов не хватает откусывать».  Он сказал это с такой болью, я до сих пор помню его лицо.

Алена подняла глаза и грустно посмотрела на Олафа:

– Ты тоже красивое любишь. Даже табличку на двери отметил.

– Красивое это же хорошо.

– Конечно, хорошо. Только вот у меня с красотой почему-то одни проблемы.

– А какие могут быть проблемы с красивой табличкой?

– Я имела в виду вообще. Чем больше стремлюсь к красивому, тем больше проблем. Даже с табличкой! Вернее до неё.

У нас не принято вешать на дверь таблички с именем, а тем более с профессией. Обычно номер и все. У меня табличка висит по совету бандитов.

– Кого?

– Бандитов.

– Как-то возвращаюсь домой и вижу: два здоровенных лба собираются нашу дверь ломать. Я с перепугу их господами назвала. Оказалось, они подъезд перепутали: в такой же квартире в соседнем подъезде новый русский живет. Они к нему на разборки приходили.

А через месяц, один из них предложение мне сделал:

«Выходи, – говорит, – за меня замуж. Денег у меня немерено. Все, что захочешь, все для тебя сделаю. Ты культурная, ты мне сразу понравилась».

Я перепугалась до смерти. Не знаю, какие слова подобрать, чтобы его не обидеть и чтобы он меня из-за отказа не убил или, еще хуже, не изнасиловал. Я очень боюсь этого. После этого я не смогу нормально жить.

«Прости меня, – говорю я, – но я не смогу любить за деньги.

Да и тебе разве будет приятно, что тебя за деньги любят, а не потому, что ты человек?» Пока он молчал, я от страха чуть не умерла. Наверное, я слишком выразительно на него смотрела. Пожалел.

«Спасибо за честность, – вежливо сказал он, – с такой жизнью я уже и забыл, что я человек». Уходя, успокоил: «Культурная, не бойся, я честных уважаю».

Я еще месяц от каждого звонка в дверь вздрагивала.

Я все понимаю. Понимаю, что многим сейчас в миллион раз труднее, чем мне. Беженцы с Кавказа, со Средней Азии. Унижение, нищета. А люди?! Откуда столько снобизма, столько ненависти? У людей что-то человеческое из души уходит. Все продается. Все покупается. Люди сами себя унижают, а с каким удовольствием унижают других. Живут так, как будто черновик пишут. Я людей стала бояться.

И самое страшное – думать никто не хочет.

Недавно соседка приходила. Мой ремонт смотрела. Удивительный вывод сделала:

– Ты, наверное, еврейка! – сказала она.

Спрашиваю: «Почему ты так решила»?

Она абсолютно искренне отвечает: «У тебя все так продуманно, рассчитано».

У меня был шок от такой национальной аргументации.

«Кто же тебе не дает думать? Ты ведь для себя ремонт делаешь. Подумай и сделай красиво и удобно».

Её ответ просто поразил меня: «Лень думать».

– Тогда заказывай проект, и за тебя другие будут думать.

Но за проект деньги платить надо, а все хотят всё даром. Работать никто не хочет, а жить все хотят хорошо. Да еще так жить, чтобы им завидовали. Правда, сейчас и от любимой работы радости мало. Нормальные люди не строят, денег нет. Сейчас все больше новые русские и бандиты строят, ну, а вкусы, сам понимаешь.

У нас на один нормальный проект десять – отмывание денег. Мы сейчас живем в такой период, как в природе после зимы. Люди уже устали от тяжелых одежд, им хочется новые туфли надеть. Солнышко пригрело, снег растаял, но на обочинах дорог еще остались небольшие сугробы, покрытые грязной ледяной коркой. А на другой стороне, нам кажется, грязи меньше. И мы спешим на другую сторону, а до перехода лень идти. Торопимся, наступаем на эту корку, авось, выдержит. Но корка только сверху ледяная, внутри пусто. Все растаяло. Мы проваливаемся, новые туфли портим, злимся и, как всегда,  ищем виноватого.

Почему у нас так? Никак не могу понять! Видим же: те, кто по «переходу» ходят, чистенькие и в новых туфлях. А мы все какой-то свой путь ищем. Что его искать, когда он давно известен!

Вот так и живем, в грязи, в нищете, и все потому, что лень и авось.

В нашей квартире я только небольшой ремонт сделала, и то благодаря случаю. А все остальное – это результат всей жизни родителей.

Им еще повезло, они вовремя поняли, что всё когда-то заканчивается, и смогли сохранить хотя бы часть того, что заработали.

А многие потеряли всё. Всё, что по крохам копили всю жизнь. И знаешь, в чем парадокс? Люди копили не для лучшей жизни, а на черный день.

Складывая рисунки, Олаф спросил:

– Алена, что значит слово «гол», на верхней клетке двери?

– Голуби,– ответила Алена и, найдя рисунок, показала Олафу.

Он еще раз посмотрел на рисунок и обнял Алену:

 На рисунке были целующиеся в полете голуби.

Алена боялась открыть глаза: «Вдруг сейчас все исчезнет».

Она медленно повернулась и обняла его, будто хотела удержать, если он, в самом деле, исчезнет.

Олаф не исчез. Он спал.

Очень осторожно она прижалась к его груди. Приятная щекочущая мягкость его волос ласково коснулась её лица.  Как маленького, озябшего ребенка, он бережно обхватил её двумя руками, и еще ближе прижал к себе.

Тепло. Она чувствовала его тепло.

От такого тепла согреваются озябшие руки, и оттаивает сердце, проходит боль и в душе заживают раны, от этого тепла становится легче дышать.

Она, как могла, всем телом прижалась к нему.

– Доброе утро, честный мальчик, – тихо сказала Алена, – спасибо тебе.

– Доброе утро, моя красавица! Доброе утро, – он прикоснулся губами к её виску, – как ты спала?

– Хорошо.

Почему я не встретила тебя первым?

– Это неважно. Важно, что мы с тобой встретились. В жизни все устроено правильно. Все происходит тогда, когда это нужно. И если принцесса настоящая, она обязательно станет королевой!

Она прижалась лицом к его плечу. Он чувствовал как подергиваются её губы.

– Олаф, я люблю тебя!

– Это и есть самое важное. Это самое важное.

Он провел рукой по её телу. Задержав руку на груди, он нежно сжал её и шепотом сказал:

– А из этого «яблочка» наши детки будут пить молочко.

Сказав, Олаф смешно зачмокал губами.

– Почему яблочко? – Алена старалась сдержать слезы.

– Они у тебя такие упругие, как сочные яблочки.  А еще, мне нравится, что у тебя сосочки розовые, они такие нежные, я даже не знаю с чем их можно сравнить.  Я не люблю когда грудь темная.                           

– Та- а-к, – Алена вытерла слезы и, приподняв голову, строго спросила, – признавайся! У кого это ты видел темную грудь? У тебя были другие женщины?

Потупив невинные глаза Олаф абсолютно «честно» признался:

– Какие женщины? У меня не было никаких женщин. Честно говорю, я это в кино видел.  У нас дома телевизор цветной.

Алена так весело и заразительно засмеялась, что Олаф сам невольно улыбнулся:

– Почему ты смеешься? Я тебе правду говорю.

– Я верю! Верю, что у вас телевизор цветной.

– Алена, у тебя такая кожа нежная, как атлас.

– Олаф, пора вставать, мне надо в душ.

 Алена приподнялась и хотела встать, но он удержал её.

– У тебя это с чем-то связано?

– Связано, – потухшим голосом сказала она, – с неприятными воспоминаниями.

Перед свадьбой меня очень сильно обидел наш сосед.

– Потому что ты выбрала другого?

– Нет. Если бы я знала, я бы выбрала его.

– Так почему ты этого не сделала?

– Потому что после окончания школы он уехал в Грецию, к своему деду.  Вернулся только за месяц  до моей свадьбы. Его приезд был случайным. Тогда нельзя было ездить заграницу когда тебе вздумается. Я ничего не знала. Я думаю, и он ни о чем не догадывался.

Но в тот момент, когда мы увидели друг друга, мы оба поняли, кто должен быть женихом и невестой.

– Почему он на тебе не женился?

– Он считал, что до свадьбы, это девочке делать нельзя. Это должно быть только с мужем.

Сжав губы, Олаф отрицательно покачал головой.

– В этих отношениях мужчина и женщина должны подходить друг другу. Это очень важно! Раньше в Швеции пока невеста не забеременеет, свадьбу не играли.  Ты где жила?

 Алена грустно посмотрела на Олафа:

– Как ты догадываешься, не в Швеции.

– Ты вспомнила о нем, когда я тебя целовал?

– Нет! Когда переодевалась. Я не вспоминаю. Хочу забыть. Его слова вспоминаются сами собой.

– Ты его любила?

– Сложно любить мужчину, когда в его глазах видишь призрение.

«Что же ты такая нетерпеливая! Девочке до свадьбы это делать нельзя».

Алена повторила слова Ставроса и вздрогнула.

– От стыда и боли мне хотелось провалиться сквозь землю.

Теперь, я просто боюсь этих отношений. Может он прав? Может, действительно, девочке до свадьбы это делать нельзя?

Понимаешь, я представляла эти отношения как что-то необыкновенное. Но, увы! Я ничего не чувствовала.

Олаф испуганно посмотрел на Алену:

– И вчера ты ничего не чувствовала?

– Вчера я как раз чувствовала. Я всё чувствовала. Рядом с тобой я забыла о его словах. Я забыла обо всем. Мне кажется, что с тобой моя жизнь началась сначала.

Вчера я испугалась. Я боялась совершить ошибку. Если я еще раз ошибусь, мне, кажется, я вообще не смогу ничего чувствовать. Я боюсь растратить это чувство.

Алена замолчала и попыталась высвободиться из объятий Олафа.

– Не бойся, я тебе дал слово. Всё будет так, как захочешь ты.

Алена, сегодня мои родители пригласили тебя на обед. Они очень хотят с тобой познакомиться. А вечером в посольстве будет концерт.

Олаф лукаво улыбнулся.

– Только у меня к тебе просьба: надень, пожалуйста, вчерашнее платье. Я сознание потерял, когда ты ко мне шла!

– Нет! Ты, что! С таким вырезом и в посольство? Это платье для домашнего пользования, – Алена провела рукой Олафу по спине, – для твоего случая, у меня найдется более подходящий наряд.

Меня же не на корриду пригласили, и даже не в испанское посольство.

Алена улыбнулась и нежно поцеловала Олафа в щеку:

– Коррида? – Олаф задохнулся от возмущения, – так значит, вчера у тебя была коррида? Я чуть с ума не сошел, а у тебя – коррида.

Он беззвучно засмеялся:

 – Коррида! И как только в тебе все это умещается?

Алена ушла в душ.

Олаф встал и посмотрел на себя в зеркало.

Красные от бессонницы глаза и растрепанные волосы производили должное впечатление.

– Коррида! Надо же придумать такое! Достойный тореро!

Но, вспомнив красный шарф и догадавшись об истинном распределении ролей, он рассмеялся:

– «Бык» с максимальным значением энтропии. Мама права! «Орел»! Смеясь, Олаф упал на кровать и, раскинув в стороны руки, потянулся. Почувствовав, что-то влажное и липкое, он отодвинул ногу и увидел на простыне небольшое, совсем свежее пятнышко крови.

В мгновение им овладел звериный инстинкт и неодолимое желание.

Не помня себя, он влетел в душ.

Она повернулась.

Тонкие струйки воды медленно стекали по её обнаженному телу.

– Я! Только я! Я!

Что-то горячее и несравнимое пронзило его тело.

– Я! Я!

Она вскрикнула. Её крик нарушил его блаженство.

Он медленно опустился на колени. Прижавшись лицом к её животу, и тихим, умоляющим голосом, прошептал:

– Прости меня. Прости.

Алена, опираясь руками на его плечи, едва стояла на ногах.

– Я никогда не причиню тебе боль. Я люблю тебя, – едва слышно сказала она.

Олаф не мог поднять глаз.

– Прости. Я не знаю, как это случилось. Я увидел кровь, и, со мной что-то произошло. Не знаю.

– Кажется, я знаю, – надевая халат, пошутила Алена, – варварское прошлое дает о себе знать. Инстинкт охотника! У настоящего викинга копье всегда должно быть обагрено кровью. Гордый потомок тоже решил окропить свои «доспехи».

Олаф засмеялся.

– Со мной такого никогда не было. А ты шутишь! Алена, моя мама видела твою фотографию. Она сказала, что я сумасшедший.

– Почему?

– Потому что такая красивая девушка, – сказала мама, – будет делать из меня веревки.

– Ну, во-первых, не делать, а вить, а во-вторых, скажи маме, что я люблю все настоящее и веревки, и чувства.

 Не переставая целовать Аленину руку, он робко спросил:

– Почему ты так сказала?

– Потому, что я, действительно, люблю все настоящее.

– Нет, я не про веревки. Я про то, что ты никогда не причинишь мне боль.

– Не знаю. Cказала так, как чувствовала.

От его объятий халат соскользнул с её плеч.

– Прости. Прости меня. В первый раз, я хотел по-другому.

Прости. У меня только одно оправдание – я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Да, – ответила она, и он «вернулся» в Эдем.

Прислонив её голову к своему лицу, он вдруг заговорил по-шведски. Он говорил тихо и застенчиво, так, будто признавался в чем-то или о чем-то просил.

Она не понимала слов, но она чувствовала.

– Я люблю тебя. Я люблю тебя, - повторила она.

Земное стало неземным.

 * * *

 «Так не бывает! Не бывает!»

От этой мысли у неё холодели руки.

«Так не бывает!»

Встреча с его родителями, была удивительно теплой и приятной.

«Так тоже не бывает».

Впервые в жизни Алена чувствовала себя неуверенно:

– Олаф, я боюсь.

– Эй! Это меня мама назвала сумасшедшим.

– Олаф, так не бывает.

– Почему? Это мне надо говорить: «Так не бывает»!

Мне всё это кажется?

– Нет, тебе не кажется. Я с тобой.

– И я с тобой.

 В этот день её удивляло всё. Удивляла открытость Олафа и его родителей, их дружеские и доверительные отношения. Но особенно поразила смена «ролей» – Олаф с отцом умело накрывали к обеду стол, а она и его мама за бокалом душистого брусничного ликера мило беседовали.

За обедом Олаф рассказал о честном мальчике, о «корриде», о «зове предков», о настоящих веревках и о своем решении жениться.

От откровения Олафа Алена не знала куда деть глаза.

– Ты, действительно, удивительная девушка, – Линн ласково сжала Алене руку, – таким счастливым я вижу сына впервые.

– Спасибо. Вчера Олаф слышал такие же слова от моей мамы.

Встречи с родителями Олафа Алена немного побаивалась. Так официально с родителями, и еще тем более, шведскими, она знакомилась впервые. У её бывшего мужа была только мама, с которой он познакомил её без всяких церемоний, просто по причине, что она есть.

«Слишком все быстро, – думала Алена, ей не давали покоя десять дней, – ведь его родители тоже умеют считать».

Её близость с их сыном – очевидна. И даже его предложение стать ему женой, не давало ей твердой уверенности. Через три дня Олаф улетает домой.

Встреча с родителями Олафа, прошла в теплой семейной обстановке.

Они не задавали глупых вопросов, не создавали неловких ситуаций, и уж никак не демонстрировали свои «познания» в математике. Они вели себя так, как будто все были знакомы, по меньшей мере, лет сто.

И все же, собираясь на концерт, Алена вежливо выставила Олафа за дверь его спальни.

В приоткрытую дверь Олаф неотрывно наблюдал за Аленой.

Его взгляд приковывала расстегнутая молния, открывавшая её спину еще больше, чем вырез «испанского» платья.

Мелькавший перед глазами треугольник её спины  неожиданно вернул ему страсть вчерашнего вечера.

Он хотел войти, но в это время, Алена приподняла подол платья и, виртуозно закинув ногу на кресло, поправила колготки. Затем она

наклонила голову и убедилась в надежности заколки, державшей, убранные, как попросил Олаф, на одну сторону волосы. После нескольких невоспроизводимых движений плечами, Алена оценивающе посмотрела на себя в зеркало и еще раз позвала Олафа.

Олаф, как завороженный, смотрел в просвет незакрытой двери.

Стоило ему отвернуться и перед его глазами магически заалел красный шарф.

Снятый вместе с рубашкой пиджак, он бросил на пол и вошел в спальню.

– Олаф, помоги.

Его горячие руки мгновенно скользнули под молнию незастегнутого платья.

– Ола-аф … ты … ты с ума сошел, родители-и…  Ола-аф…

– Эдвард, ты видел его сумасшедшие глаза? Раньше он таким не был. Где его lagom (достаточность, сдержанность, шведская умеренность), – поднимая пиджак и рубашку Олафа, испуганно говорила Линн,– он стоял в двух шагах от нас и, кроме неё, никого не видел. Эдвард, она погубит его.

– Или сделает самым счастливым на свете, – обнимая жену, улыбнулся Эдвард.

– С-л-а-д …

– Ну, ты же видишь, вернее, слышишь, наш сын Lagom god (достаточно хороший, вполне сносный, что для шведа означает – просто замечательный, превосходный), – закрывая за сыном дверь, пытался успокоить жену Эдвард, – я думаю, ему повезло. Она влюблена в нашего сына. Линн, ты меня слышишь? Она умная и, я заметил, очень стеснительная девушка.

– Вот именно! Умная. Это и беспокоит меня больше всего.

– Линн, наш сын – умный и взрослый мужчина, он всё понимает.

– Понимает? Он ничего не понимает! Это здесь, он – орёл! А привезет её в Швецию! Там таких орлов. Стаями летают!  И ты полагаешь, они все слепые? Она, кроме того, что умная, она еще и красивая.

– Ну, так это очень хорошо! У нашего сына отличный вкус. Не переживай раньше времени. Такая страсть или скоро пройдет, или станет любовью на всю жизнь.

– Линн! Пойдем! Иначе мы опоздаем на концерт.

 * * *

Утром Алена не знала, как ей одной выйти из комнаты. Она стеснялась. Олаф еще сладко и безмятежно спал.

– Алена, принеси мне, пожалуйста, попить, – сквозь сон пробормотал Олаф, – а лучше свари кофе.
Она встала и, надев его халат, быстро пошла на кухню.

На кухне его мама уже варила кофе.

– Олаф хочет пить, – прикрыв руками лицо, и оправдывая свое появление, сказала Алена.

– Почему он сам не встал?

Алена смущенно пожала плечами.

– Но ведь Вы, тоже сами варите кофе?

– Утром, в выходной день, Эдвард любит кофе в постель, а я люблю Эдварда, – очень просто и понятно ответила Линн.

– Видимо, любовь к утреннему кофе, у вашего сына наследственная, а любви, я думаю, Олаф тоже достоин.

Налив две чашки кофе, Линн положила на тарелку несколько кусочков сыра и маленькую булочку с изюмом.

– Возьми, Олаф любит так. А для себя, выбери сама то, что любишь ты, – Линн незаметно пододвинула ближе к Алене вазу полную конфет «Рафаэлло», – раньше я не замечала у Олафа такой любви к сладкому. По-моему, ради тебя он вчера оставил без десерта всех наших коллег.

Алена чуть виновато опустила голову и улыбнулась.

– Я имела неосторожность похвалить конфеты.

Линн раскрыла пакетик и с удовольствием съела конфету:

– У нас с тобой, похоже, одинаковый вкус.

–  Это очевидно. Разве можно не любить своего сына, тем более, что он достоин самой высшей похвалы, – взяв конфету, Алена поставила поднос на стол и поцеловала Линн в щеку.

Линн не смогла сдержать улыбку и, оставшись довольной ответом Алены, тоже поцеловала её в щеку.

– Вчера все отметили хороший вкус нашего сына и твой такт. Твое безупречное темно синее платье с бусами из желтого янтаря произвело должное впечатление. (Цвета шведского флага).

– Спасибо! Но, к сожалению, от волнения, я никого не запомнила. У меня все, как в тумане. Все очень быстро.

Линн довольно улыбнулась:

– Иди. Иди, моя дорогая, мужчины они такие нетерпеливые.

– Чем дольше живу в России, тем больше понимаю, что я почти не знаю эту страну.

– Линн, ты о чем?

– Об Алене! И как тут такие «королевы» вырастают? Удивительно! Знаешь, что она мне сказала: «Я думаю, что Олаф достоин любви»! Эдвард, ты только подумай, как она думает!

Эдвард, ну что ты улыбаешься?

– Разве это плохо?

– А по-твоему, хорошо?

– Не вижу ничего плохого, если наш сын будет пить кофе, сваренный, как ты говоришь, королевой!

– Погрей мне руки. Как тогда, в первый день.

Олаф взял ее руки и, бережно поднес к своим губам. Выдохнув теплый воздух, он стал целовать ей пальцы.

Алена заплакала.

– Не плачь, моя красавица! Не плачь. Я уезжаю не навсегда, я вернусь, я подготовлю все документы и вернусь. Я же не сумасшедший надолго оставлять тебя одну. А ты обещай, что будешь меня ждать. И на все предложения заказчиков ты будешь говорить: «Нет». Пусть эти «осенние листочки» и не мечтают упасть к твоим ножкам. Эти ножки мои. Слышишь?  Мои.  И ножки, и пальчики …

– Какие предложения, какие заказчики, какие листочки?  Ты, точно, сошел с ума.

– Обо мне еще никто так не плакал,– улыбнулся Олаф.

– А у тебя было много жен?

– Ни одной! Ты первая!

– Врун!

Тогда Алена еще не знала что шведы – патологически честные люди.

 * * *

Цветущее диковинное дерево сиреневым «облаком» парило над зеленой лужайкой и наполняло воздух неповторимым весенним ароматом.

Алена аккуратно собрала нападавшие за ночь цветы, похожие на колокольчики, протерла стол и с такой же аккуратностью раскинула цветы снова.

– Все никак не налюбуешься, – Мила смахнула рукой несколько цветов и поставила на стол две чашки кофе, – без гербария мы никак не можем?

– Мил, как не любоваться? Удивительно! На дереве ни одного листочка, а цветет, – Алена подняла вверх голову, –  в Москве сейчас дождь, слякоть, а я в этом сиреневом «тумане» кофе пью.

Господи! Хорошо-то как! Солнце, море, цветочки круглый год, ну, просто Эдем!

 – Еще бы тихо. И тогда Израиль, действительно, стал бы райским местом, – грустно заметила Мила. Но, как я понимаю, тебя эта красота не сильно радует. С этим делом более или менее проясняется, – Мила посмотрела на Аленин живот,– а по ночам, что ревешь? Швед?

– А вас мама уже просветила! Не утерпела!

Алена закивала головой и, закрыв руками лицо, заплакала:

– Швед, Мила, швед!

– Не реви, слезами горю не поможешь. Расскажи толком, что случилось.

– Через месяц после отъезда обещал приехать. Не приехал из-за какого-то очень важного проекта, о котором и мечтать боялся. Мы уже три месяца не виделись, а перед моим отъездом к вам он десять дней не звонил.

– Ну, может, куда уехал?

– На Северный полюс что ли? И там телефона нет. Да?

Когда он уезжает, он предупреждает, говорит, когда вернется и когда позвонит. Обещал позвонить в субботу. Я ждала. В воскресенье ждала, в понедельник, целую неделю ждала. Уехала, так ничего и не знаю.

– Может, звонил. Дома никого не было. Сама бы позвонила.

– Звонила. Никто не отвечает. И родители, как назло, в отпуске.

Не знаю, что думать. Я уже и думать не могу.

Если бы не мои проблемы, я бы не приехала. От мысли, что у нас с Олафом не будет детей, я чуть с ума не сошла. А сейчас не знаю, будет ли Олаф? Да еще Юлька напугала. Оказывается, у её сестры после аборта менструации совсем прекратились. Ну, у неё после аборта, а у меня от чего? Всё же нормально было.

– От чего, от чего? От чего угодно. Все болезни от нервов. А мозги, я вам скажу, дело темное и малоизученное. Мой вердикт прост: в вашем возрасте, девушка, должно вести регулярный половой образ жизни. Это залог хорошего здоровья и хорошего самочувствия, – душевно констатировала Мила, – это я тебе как врач говорю.

Снисходительный взгляд Алены в сторону Милы говорил сам за себя.

– «Мы» бы с удовольствием. Да только с кем его вести? Тем более регулярный. После Олафа, – Алена опустила вниз голову, стараясь не заплакать, – я, наверное, уже ни с кем не смогу.

– Неужели швед такой хороший?

– Еще какой хороший! Я думать не успевала, он уже всё делал. Ничего говорить не надо, он все понимает, а главное, чувствует. Милка, сказок таких нет, какие это были две недели с ним.

Не сдержавшись, Алена опять заплакала.

– Да, я смотрю, у вас, девушка, это и вправду серьезно.

– Серьезно. Еще как серьезно. Я люблю его, Мила. Я только теперь поняла, что значат слова: «я не могу без него жить». У меня из рук всё валится. Ни о чем думать не могу.

Ну, почему мне так не везет! Не пью, не курю, развратом не занимаюсь. Днем и ночью за кульманом стою, чтобы заработать на чуть более достойную жизнь. Ну, что я делаю не так? Семью хочу?

Ну, ведь это естественное желание любого нормального человека.

Алена вдруг замолчала и вытерла слезы. От внезапно пришедшей мысли, она растерянно посмотрела на Милу,

– А если для него это было только развлечение?

Господи! Кому тогда верить?

– Ну, ты уж сильно не торопись никому не верить. Вернутся из отпуска его родители, ты и узнаешь, что случилось. Обстоятельства иногда так складываются, что даже и предположить не можешь. Обжегшись на молоке, не надо на воду дуть.

– Мила! Если бы только на молоке, а то еще и на кефире.

– Что-то в русском фольклоре про кефир ничего не сказано,– засмеялась Мила.

– Это в фольклоре ничего не сказано! А в жизни иногда такая сыворотка бывает, волком выть хочется. После этого «кефира» я всех мужчин ненавидела. Они мне комплименты говорят, а я уже думаю, что им от меня надо, и даже догадываюсь, что.

– А как Олафу поверила?

– Я в него влюбилась в первый же вечер. И потом, он ждал. Ждал, когда я скажу «да»! Правда, недолго. Но все же! Понимаешь? Главное не время. Главное, он понял меня и не торопил. С ним всё по желанию было. С ним я первый раз в жизни сама хотела. А какой он нежный!

– Ален, ну ты же замужем была. Прости, но город у нас маленький. Насколько я знаю, девки падали от одного взгляда твоего Игоря.

– Если только от взгляда! А вот от всего остального я абсолютно ничего не чувствовала. Я даже не понимала, что хорошего в этих отношениях. У меня и желания-то никогда не возникало, а если  возникало, то после непродолжительного общения тут же пропадало. Я даже пыталась мысленно к этому готовиться. Бесполезно. В итоге – одно отвращение.

– Тебе Ставрос всё испортил.

– Ставрос, конечно, постарался. Его взгляд и слова меня просто преследовали.  Особенно после свадьбы. Я «слышала» их каждый раз, как только ложилась спать, даже одна. Но Игорь тоже хорош. В первый раз, я думала, это должно быть красиво. Я хотела дома, а не на даче у друзей. Для меня это таинство! Мне, казалось, это что-то необыкновенное! Это тот миг, когда два человека становятся одним целым!  Игорю было наплевать на мои чувства. Ему, как оказалось, требовалось только одно – остаться «в образе». И передо мной, а главное, перед друзьями. Покоритель сердец! Он даже свое первенство не оценил. Он так удивился: «Старуха», ну ты даешь! Дожила до четвертого курса и до сих пор «сирота».

С Игорем все просто: мы не любили друг друга. Он, как потемкинская деревня, фасад роскошный, а за фасадом – пустота.

А эти чувства божественны только тогда, когда есть любовь! Это я уж теперь точно знаю. Милка, Олаф мысли мои читает.

Я думала, что все северные люди холодные и рациональные. И чувство страсти им неведомо. А Олаф! Он такой! Я не знаю, как он справился, но в первую ночь он честно сдержал слово.

А утром, я только захотела, чтобы он вошел в душ. Он не вошел. Он влетел. Ты бы видела его глаза! О! Боже! Какое это было блаженство! Я вспоминаю, у меня сердце замирает! И почему я тогда, идиотка, вскрикнула. Представляешь, он тут же остановился и на коленях просил прощения за то, что слово не сдержал. Какое там слово! Он только прикоснулся ко мне, и я все на свете забыла. Оставшиеся три дня мы ни на секунду не расставались. Разве можно такое забыть?

Я не представляю, как после него можно желать другого мужчину.

Я к нему не только сердцем, костьми приросла.

Алена отвернулась. По ее щекам медленно покатились слезы.

– А мы с твоим братом в первый раз под нашей орешиной спали. Я ему говорю, дом свободный, родители к родственникам уехали, а он мне сказал: «Когда ты будешь со мной, я хочу, чтобы тебе улыбались звезды», – Мила повернулась и растроганно посмотрела на мужа, играющего с детьми.

Представляешь, он нашу простыню, домой забрал. А когда родители приехали, ваши пришли меня сватать.

– Надо же.  Не думала, что братец такой чувствительный к красоте, – Алена посмотрела в сторону брата.

– Миша так на папу похож.

– Миш, Ми-ша, – томным голосом позвала мужа Мила,– принеси нам холодной воды, я пить хочу.

 Взбодрившись после стакана воды, Мила с навеянной воспоминаниями нежностью, трепетно поцеловала мужа:

– Спасибо родной, ты спас нас от жажды.

– Девчонки, сегодня вечером Рони приглашает нас к себе на ужин.

– А по какому поводу приглашение? – Поинтересовалась Алена.

– Повод? – Михаил посмотрел на жену и понял, что она еще не разговаривала с Аленой по этому поводу.

– Повод один – ты. Рони еще с прошлого твоего приезда по тебе «сохнет», – максимально откровенно изложил суть приглашения Миша.

– Нет, нет,– мгновенно ответила Алена, – нет.

– На твоем месте я бы не стал так категорично отказываться. Ты подумай! Интеллигентная семья. Они из Франции. Я давно знаю Рони, он порядочный мужчина. Веселый. Футбол любит, и вообще, нашей соседкой будешь. Снова будем жить на одной улице. Ну и потом, тебе же нравится Израиль! Да, и в Париж, как на дачу, будешь ездить. У него в Париже квартира большая осталась. Мы уже с Милкой там отдыхали.

– Нет. Спасибо, Миша, за заботу. Но погладить юбку и накрасить губы, это еще не повод влюбиться. Израиль я люблю и ничего не имею против Рони и его семьи из Франции. Нет, Миша, нет! Сейчас все мои мысли в Швеции. С Олафом мне и Северный полюс райским садом покажется. Я люблю его, Миша.

– Как говорится, сердцу не прикажешь, но о будущем, подумать стоит. У Рони с братьями своя строительная фирма. Хороший тандем: ты архитектор, он строитель. Его фирма нашу шхуну (район) строила. Кстати, это он купил твой проект детских комнат. Он сказал, что ты талантливый архитектор.

– Миш, по-моему, мне еще рановато по профессиональному признаку замуж выходить, – обиделась Алена, – и, насколько я помню, ваш Рони женат.

– Был. Он уже два года как развелся. Точную причину я не знаю, но, думаю, что его жена не совсем комфортно чувствовала себя в Израиле. Она француженка. Поверь мне, Рони очень хороший человек. Ален, ты только не обижайся, я как лучше хочу. Про профессию, я к тому, что интересы общие. Не обижайся!

– Ладно, не буду. Только ты тоже не своим делом не занимайся. Из тебя Ханума* (нарицательное имя свахи), как из меня сталевар.

Миша согласился, но сдаваться не хотел.  И еще раз попробовал вызвать к другу интерес. Он решил привлечь внимание сестры, как ему казалось, беспроигрышным для семейного счастья аргументом.

– Ален! Рони готовить умеет! Ты ведь любишь всякие заморочки по этому поводу. Попробуешь его салаты, не только пальчики, локти оближешь! Вечером будут настоящие французские вина! Шашлык!

Ты только представь! Ужин в Средиземноморском стиле!  С французскими изысками! И всё для тебя.

– У меня аппетита нет!

– Ну, тогда, хотя бы послушай, как Рони поет. Услышишь свое любимое «Утро туманное», я думаю, после этого и юбку гладить не будешь. Между прочим, он сам хотел к тебе в Москву прилететь. Познакомиться.

– Он что, русский знает?

– Нет, – засмеялся Миша, – только алфавит со словарем.

– А на каком поет?

– На французском.

– Небось, сам со словарем переводил? – Ехидно улыбнулась Алена.

– Нет. Наверное, еще Полина Виардо с Иваном Сергеевичем перевели.

Глядя на своих родственниц, не реагирующих на его слова, Миша решил раскрыть главный секрет:

– А шашлык, между прочим, мы будем жарить на саксауле.

– Ну, ладно, ладно, искуситель, – мысленно вдохнув самый вкусный шашлычный аромат, согласилась Мила,– я думаю, выпить бокал хорошего французского вина и съесть самый вкусный в мире шашлык – это еще не повод выходить замуж. Передай Рони, мы придем. Выразительно посмотрев на мужа, Мила незаметно покрутила пальцем у виска, дав ему понять, что он сильно перестарался со своей честностью. И теперь, она постарается, сделает всё возможное, чтобы претворить в жизнь его и Рони «гениальную» задумку по поводу ужина.

В знак согласия, Миша оставшейся водой обрызгал вальяжно растянувшихся в шезлонгах жену и сестру. И спасаясь от возмездия, быстро умчался к играющим на лужайке детям.

Вскочившие от неожиданности Алена и Мила мгновенно изменили свое мнение о брате и муже и не менее выразительно высказали ему вслед все, что сейчас о нём думали.

– Алена, – радостно закричала Мила, увидев красное пятно на ее шортах, – Алена, кажется, одна твоя проблема благополучно разрешилась, быстро в дом, я тебя осмотрю.

Не теряя надежды дождаться звонка Олафа, Алена раньше запланированного вернулась домой.

Но после десяти мучительных дней ожидания, она, уже ни на что не надеялась и ждала только возвращения его родителей.

Отвлечь Алену от переживаний о неизвестно куда пропавшем Олафе, пыталась её подруга Юля. Поездка на дачу, воспоминания о юности, о друзьях, разбросанных жизнью по всему свету и посильная трудотерапия, решила Юля, отвлекут Алену от ожидания и вернут её к нормальной жизни. Но упрямство Алены не знало границ. Она ни на минуту не хотела выходить из дома.

Каждодневные разговоры по телефону тоже не давали результата.

– Алена, ну не реви. Так нельзя. Еще же ничего не ясно. Приезжай. Поболтаем. У нас сегодня на ужин утка с яблоками, мама пирогов напекла!

– Нет, Юль, сегодня не могу. Давай завтра. Юль, правда, не могу. Татьяна, наша соседка, с дачи вернулась. Так теперь у нас тут «сенокос» в полном разгаре. Она мне кучу всяких трав назаварила. «Коктейли» на любой вкус. От мертвецки успокоительных, до взбадривающих, с галлюциногенным эффектом. И попробуй только не выпей! Она жена бывшего пограничника. У неё дисциплина, как на заставе.

– Алена, все твои «коктейли» можно и у нас выпить.

– Кроме «коктейлей», у меня еще сеанс фитотерапии: ванна с травами и какая-то маска. Оказывается, у меня от слез лицо распухло. Мне бы сегодня от природной реанимации живой остаться, а душевное возрождение, давай на завтра отложим.

– Завтра у меня всего две пары, в обед я за тобой заеду.

– Нет, Юль! Я раньше шести не смогу.

– Почему?

– В одиннадцать тридцать Стокгольмский рейс. До шести я из дома – ни шагу.

– Алена, ну ты совсем с ума сошла. Теперь вся жизнь по Стокгольмским рейсам равняться будет?

– Нет. В воскресенье его родители из отпуска возвращаются.

Ну, все! Юль, у меня уже ванна готова. Пока.

– Пока. Ты только не реви. Поверь мне, мы не знаем, что завтра будет. Алена, хочешь, мы сейчас с Давидом приедем?

– Юль, ну, ты с ума не сходи! Я топиться не собираюсь, всего лишь ванну хочу принять.

– Ну, всё. Целую. Но завтра я тебя жду. А может все-таки приехать?

– Не волнуйся, пока мама у Миши, я в надежных руках.

– Ладно, пока!

Положив трубку, Алена подошла к зеркалу, посмотрела на себя и опять заплакала

– Всё, всё, всё! Надо быть сильной. Назло всем этим гадам надо быть сильной и красивой. Сдохну, но больше, ни одного не подпущу к себе.

Распахнув халат и оглядев себя со всех сторон, Алена передумала:

– Нет! Пусть лучше они все сдохнут, а мы, красавицы, будем жить.

Только вот, кому она нужна, эта красота? Вон, соседка со второго подъезда! И не сказать, что красавица, и талия в «три обхвата», а каким «объектом» командует! Правда, он к чужим духам принюхивается. Но всё же. И вообще, что этим мужикам нужно? Вроде и умная, и даже красивая, и с энтропией все в порядке, и никому не нужна. Может, стервой стать? И узлы морские вязать из этих гадов? – Сквозь слезы улыбнулась Алена, – ну, или макраме? Тут же представив себе процесс вязания, она поморщилась и махнула рукой:

 – Да пошли они! А половой образ жизни? – Алена подошла ближе к зеркалу и внимательно рассмотрела свое опухшее от слез лицо, – регулярный, да еще и качественный? Так ведь только по любви бывает!

А если его нет?

Ну, нет, так нет!

Полы буду чаще мыть. Какой-никакой, а половой процесс! Чистота, она – залог здоровья, – задумавшись, Алена вдруг улыбнулась, – или аллергии.

Тем более, я уже знаю, что такое любовь! Целых две недели он любил меня.

Олаф, ну неужели так трудно позвонить? Снять трубку и сказать: «Извини, всё»! Ну, хоть что-то будет ясно.

Не сдержавшись, она разревелась еще сильнее:

– Ну, почему? Почему вы все такие сволочи? Ну, неужели, вам никому нельзя верить? Неужели в вас только один звериный инстинкт и ничего святого?
Всё! Всё! ВСЁ! И без них жизнь продолжается.

Жизнь продолжается!

Алена накрыла марлей кастрюлю с заваренными травами и попыталась слить отвар в ванну. Быстро намокшая марля, обожгла ей пальцы и Алена не утерпев, уронила кастрюлю в воду. Распаренные, слипшиеся в комок цветы и листья медленно расплылись и закрыли поверхность воды тонким зеленовато-коричневым «покрывалом».

– Ну, если не везет, то не везет во всем. Ладно, буду плавать в этом болоте, – решила Алена и, не процеживая, вылила в ванну содержимое второй кастрюли.

Маска на основе грязи Мертвого моря, выглядела, мягко говоря, не совсем лицеприятно.

– Но если надо, значит надо! – Рассудила Алена и собрала волосы в пучок, больше похожий на копну. Умылась и толстым слоем нанесла маску на лицо. Вначале, холодная смесь приятно успокаивала лицо, но при дальнейшем мумифицировании, «каменея», маска стягивала кожу, и лицо постепенно стало напоминать мраморный бюст «замученным героям». Травяная ванна, наоборот, постепенно разогрела и приятно расслабила тело. А благотворное воздействие шалфейно-тимьянового аромата на способность высокоорганизованной материи воспринимать и отражать окружающую действительность побуждало думать о хорошем. Но все правильные мысли о будущем в кругу друзей, перебивались мыслями о приятном, но уже безвозвратно ушедшем счастливом прошлом, и все попытки «утопить» Олафа в этом «болоте» оказались тщетными.

– Господи! Ну, неужели так трудно сказать правду? По телефону я ведь даже и убить не смогу. Зачем же так мучить?

Настойчивый звонок в дверь вернул Алёну в одинокое и безрадостное настоящее.

– Ну, кого там еще принесло в такое время? «Утонуть» по-человечески и то не дадут. Забыв про плавающее разнотравье, Алена пальцами закрыла уши и нос, и с головой окунулась в воду, чтобы смочить лицо и снять насмерть прилипшую маску. Наспех умывшись, Алена с ужасом смотрела на себя в зеркало. Через прозрачную кожу лица хорошо просматривалась вся капиллярная система, а разваренный травяной сбор равномерно покрывал её густые и, теперь уже точно похожие на копну, волосы.

Она завернула полотенцем голову, надела халат и зло ворча, пошла, открывать дверь.

 – Иду, иду!

Продолжение следует...
Для приобретения книги пишите по адресу: olga.gamarnik@gmail.com