Гл. 1-10

Моему однокласснику,

однокурснику и мужу.

Глава 1

С высоты шестого этажа ночной заснеженный двор казался нарисованной картинкой. В мелькающем свете изредка проезжавших машин, двор мгновенно оживал, и всё начинало стремительно двигаться: вскинув ветви, пробегали тени деревьев, порхающим веером взлетали встревоженные вороны, а тоненькие сосульки, хрустальным кружевом развешанные по деревьям, вспыхивали золотистыми переливами и напоминали детскую игрушку – разноцветный стеклянный калейдоскоп.

Ожидая, мужчина долго наблюдал из окна своей квартиры за этой увлекательной игрой тени и света.

Предавшись воспоминаниям, он не заметил подъехавшей к дому машины. В калейдоскоп жизни его вернул знакомый звук электронного замка.

Из машины вышел высокий молодой человек, он ловко поднял на руки девушку, и бережно прижимая её к себе, вошел в подъезд.

Мужчина, с грустью наблюдал эту трогательную сцену. Он отошел от окна и открыл входную дверь. Лифт проехал на этаж выше. Мужчина вышел из квартиры и медленно побрел вверх.

Услышав знакомые голоса, он остановился и растерянно присел на ступеньку.

– Нет, Алекс. Нет, нет и нет. Не надо меня провожать.

Дорогу домой я знаю. Спасибо за спасенные туфли и прекрасный вечер. Я получила истинное удовольствие.

– Мы можем продлить наше удовольствие, – Алекс попытался обнять Юлю, но она резко отстранила его руки.

– Я же сказала, нет.

– Почему? Разве нам плохо вдвоем? Ты абсолютно свободная женщина.

– Зато ты абсолютно женатый мужчина это, во-первых, а во-вторых, я не хочу портить отношения с твоими родителями. Они мне, как родные. Понимаешь, я их люблю.

– Твоя личная жизнь, кроме тебя никого не касается. На то она и личная.

– Алекс, так не бывает. Просто многим так удобнее жить: украл конфетку, съел, а фантик выбросил. Отряхнул ручки и ты чистенький. Других обмануть можно, себя не обманешь, все равно будешь помнить, что украл.

– К сожалению, в жизни все по полочкам не разложишь.

– Понятное дело, если нет полочек, то и раскладывать некуда.

Алекс опять попытался обнять Юлю, но она опять не позволила ему это сделать.

Со дня приезда, Алекса не покидало желание видеть Юлю, быть рядом с ней. Он не знает почему, но ему хочется делать ей что-то приятное, например, встречать с работы, ходить с ней в магазин или просто гулять.

Ему нравится наблюдать за ней. Нравится, когда она по-хозяйски накрывает стол у его родителей и по-восточному обычаю первым подает еду мужчинам. Нравится, как Юля неторопливо заваривает чай, разливает его в маленькие пиалушки, они пьют чай с молоком и болтают ни о чем.

Чай по-казахски должен быть крепко заваренным и со сливками, но, увы, в магазине сейчас молоко не всегда можно купить, а уж сливки тем более.

Привезенные Алексом из Америки сухие сливки Юля назвала синтетической смесью для роботов. И вообще, ей почему-то не нравится Америка, хотя там она никогда не была.

То ли от того, что люди пьют такие сливки, то ли от погони за своей американской мечтой, они становятся, действительно, похожими на роботов, с запрограммированной резиновой улыбкой, а ей нравятся люди открытые, искренние, добродушные и живые. Правда, и дома такие все реже и реже встречаются, но тут уж никуда не денешься: это твоя Родина.

Алексу нравится Юлина честность.

С ней ему тоже хочется быть честным. Сейчас ему хотелось сказать про её теплый взгляд, от которого ему становится очень спокойно и необъяснимо хорошо. Сказать про свою мечту: быть рядом с близким и понимающим человеком, про то, что он, как и она, любит все настоящее.

Он хотел сказать.

Но вместо признания он почему-то неожиданно сказал, что он здоровый, умный и совсем не бедный человек, он всё правильно понимает и прежде чем что-то сделать, он всё тщательно обдумывает. О своем не безразличном отношении к ней он говорил, как о явлении гравитации, а его искреннее желание остаться рядом с ней напоминало техническое обоснование к какому-нибудь нужному и очень выгодному проекту. Его аргументированные доводы были не опровержимы. Единственное, что он не смог выразить, так это свое истинное чувство к ней.

– У нас с тобой был замечательный вечер, почему ты не хочешь продлить удовольствие? Один поворот ключа и нас ждет истинное наслаждение от сегодняшнего вечера.

– К сожалению, – Юля опять отстранила руки Алекса, – мне известны последствия сладкоголосого песнопения птицы Сирин.

– Зачем же думать о последствиях, тем более о плохих. Природа создала мужчину для женщины, а женщину для мужчины.

Юля усмехнулась и с разочарованием посмотрела на Алекса,

– Как у тебя все просто. Для истинного наслаждения, недостаточно быть просто мужчиной и женщиной. Мы же не роботы. Люди.

– Роботы, люди, полочки! Надо просто жить. Сегодня. Сейчас. Жить и получать от жизни удовольствие.

– Чтобы получать удовольствие, на моих полочках должно быть все мое: чашки, ложки, а мужчина тем более. А еще, надо любить. Уходи, Алекс, уходи.

– А может, это судьба?

– Алекс, даже от судьбы я не приму такой подарок. Слишком дороги эти подарки. Алекс, я прошу тебя, уходи. Уходи.

Алекс попытался поцеловать Юлю. Она оттолкнула его. Он еле удержался на ногах.

– Алекс, я прошу тебя, уходи! Уходи!

Спускаясь по лестнице, в пролете Алекс встретил отца.

– А-а бежишь спасать меня от греха? Не торопись. Она не спит с женатыми мужчинами.

– И правильно делает.

– Папа, но она мне нравится, понимаешь, нравится. Я… Я, кажется, влюбился. Когда я надевал ей манто, у меня дрожали руки так, как будто через меня пропустили электрический ток.

– Сынок, ты через неделю улетишь, а что будет делать она?

– Папа, я не знаю, что мне делать? Сегодня на концерте я ничего не слышал и никого не видел. Никого, кроме неё.

Я нес её на руках, я не шел, я летел! Я думал о ней, а не о её туфлях.

Алекс сел на ступеньку рядом с отцом и опустил голову.

– Я люблю её,– неожиданно вырвалось у него. И он тут же, как нашкодивший мальчишка, испугался своих слов.

– Сынок, у тебя жена и сын растет.

Лазарь Моисеевич пододвинулся ближе к сыну и как когда-то, когда Алекс был маленький, обнял его и бережно погладил по голове. Не зная, что сказать и как помочь, Лазарь Моисеевич молча качал головой и растерянно разводил руками,

– Идем домой, мой мальчик, идем.

Она мудрая девочка, чашки-ложки должны быть свои, а уж любовь тем более.

Глава 2

– Алька, ну же, открывай быстрее. Неужели ты нюх потеряла и не чувствуешь кто стоит перед твоей дверью? Старая Рейда не гавкает, чувствует родной запах. А ты? Эй!

Юлька еще раз нажала на звонок и услышала, как открылась дверь дома, и Алька тоненьким голоском закричала:

– Иду, иду.

Пробежав коротенькое расстояние длиною в стенку дома, она открыла дверь и растерянно развела в стороны руки. Перед ней стояла подруга Юлька с маленьким букетом её любимых фрезий.

Переведя дух, Алька, все еще не верившая в происходящее, трубным голосом спросила,

– Юлька, это ты?

– Нет, мое приведение.

– Юлька-а-а…

Подруги с визгом бросились в объятия друг к другу.

Войдя в дом и оглядевшись, Юлька увидела старое зеркало.

– Надо же, сколько лет прошло, а зеркало по-прежнему честно отражает реальность. А ведь оно помнит нас совсем юными. Первый раз я увидела себя в этом зеркале, когда мы были абитуриентами. Алька, ты помнишь? Семнадцатилетние, уверенные, полные надежд и оптимизма девушки!

– А кроме этого, – радостно улыбаясь, подтвердила подруга, – полные веры в торжество справедливости и все самое лучшее, которое, конечно же, впереди! Помню! Конечно, помню.

– А ты помнишь, подруга, как мы обувью менялись?

– И одеждой! Юлька, помнишь, у тебя были югославские зеленые танкетки на платформе. Все в таких ходили, а достать невозможно.

– Алька, а помнишь, как мы первые джинсы купили? Двести рублей стоили, зарплата за месяц.

С ума можно сойти. Я сто рублей попросила у папы и сто у мамы, когда отец узнал, чуть не прибил меня. Слушай, а где все твои?

– Ромка с Сильвией уехали к его маме. У мадам сегодня день рождения.

– А почему ты не поехала?

– А мне возрастной ценз не позволяет, – с легкой грустью, сказала Алька.

– В смысле?

– Ты забыла?

Ромка на пять лет младше меня, так его мамочка до сих пор по этому поводу успокоиться не может.

– Да ты на десять выглядишь моложе! Не переживай, подруга!

Вари кофе! Я принесла швейцарские конфеты, орех в шоколаде, еще и в шоколадной пудре. В-к-у-с-н-ы-е, слов нет.

– Настоящие швейцарские?

– Да-а.

– Где взяла?

– Сосед на Хануку подарил.

– Про Хануку я что-то слышала, а соседу сколько лет?

– Ханука – еврейский праздник, между прочим, с греками связанный, а соседу шестьдесят пять.

– А-а, тогда можно спокойно есть, а то я думала, вдруг интимный подарок.

– Алька! У меня даже потенциального жениха нет.

– Ну, это вы зря, потенциальный как раз есть всегда.

– Только вот как с ним познакомиться? – Юлька весело хихикнула.

– Слушай, а давай я тебе на кофе погадаю. Меня мама научила.

А мама плохому не научит.

Подруги выпили кофе, съели почти всю коробку конфет, вспоминая свою недалекую юность, забыли про гадание и не слышали, как в комнату вошла Василиса Христофоровна, Алькина мама.

Увидев перевернутые чашки, она машинально взяла одну из них и с профессиональным интересом стала рассматривать.

Вопрос: «Чья это чашка»? – Остановил хохот подруг.

– Мо-о-я, кажется, – немного растерялась Юля.

– Юль, да ты скоро замуж выйдешь, – с уверенностью третейского судьи констатировала Алькина мама.

– За кого? От неожиданности Юлька растерялась еще больше.

– Фамилия тут, правда, не указана, – пошутила Василиса Христофоровна, – но я точно могу сказать, за мужчину. А если верить тому, как тут звезды упали, – продолжая внимательно рассматривать чашку, заключила Василиса Христофоровна – мужчина должен быть евреем.

– Надо же какой прогресс в оккультных науках? – Мало что соображая, рассмеялась Юля, – уже и пол, и национальность определяются, еще бы приметы особые и тогда точно не отвертится.

А почему вдруг за еврея? – Юлька недоуменно посмотрела на Василису Христофоровну, мысленно пытаясь вспомнить всех своих знакомых, неженатых мужчин-евреев. В синагоге, где она подрабатывала, мужчин, и тем более евреев, было предостаточно, но все подходящие кандидатуры были женаты. И вдруг вспомнив, что подруга Марта серьезно занялась устройством её судьбы в Германии, Юлька с недоверием спросила, – а почему не за немца, например?

Наблюдая за размышлениями не на шутку озадаченной подруги, Алька серьезно спросила:

– А среди особых примет «шрам от аппендицита» имеется?

Подруги переглянулись и весело засмеялись.

Василиса Христофоровна немного обиделась на их недоверчивость, но она-то точно была уверена в том, что говорит.

– Смейтесь, смейтесь. А, между прочим, у нас на Шмидта Еврейский культурный центр открыли, каждый день по два раза мимо проезжаем. Государственные символы выучили. А в чашке у Вас звезда, один в один.

– А про любовь там звезды ничего не говорят? Немного оправившись от шока, поинтересовалась Юля.

– Ну, это, вы сами должны знать.

А вот то, что он не бедный, это точно. Иди сюда. Посмотри. Вот шестиконечная звезда, вот крыша дома, а вот деньги, падают, падают.

От увиденного и услышанного у Юльки все похолодело, в её окружении с такими приметами был только Алекс.

«Неужели это и в самом деле судьба»?– подумала она.

– Так, звезда, быстро в мою комнату, – скомандовала Алька, видя, как Юлькины глаза наполняются слезами.

Лежа на кровати, Юлька беззвучно плакала, а Алька гладила её по голове:

– Плачь, подруга. Плачь. Это иногда помогает. А кто он?

– Сын моих соседей, в Америке живет, у него какая-то серьезная работа в банке, в общем, не бедный эмигрант.

– Он женат?

– Алька! Если бы он не был женат, я бы никуда не уехала. Но, увы! Он женат и сыну шесть лет.

– Да будет тебе известно, безвыходных ситуаций не бывает. Все течет, все меняется. Я думаю, для тебя не секрет, что многие женятся, а некоторые потом даже разводятся.

– Нет, Алька, ты не понимаешь, он Коэн, он не может на мне жениться, даже если разведется. Я не еврейка по Галахе. У них в семье в этом плане традиции соблюдаются, и к тому же, он единственный сын. А у меня ведь только отец еврей и то наполовину, а мама русская.

– Что за чушь, Коэн не Коэн, где это написано, что человек не может жениться по любви.

– В Торе. Именно это колено сынов Израилевых призвано хранить чистоту еврейской веры, а дабы соблюсти все традиции, им нельзя жениться на иноверцах. Он священник по рождению.

– Юля, ты с ума сошла, что за бред? Двадцать первый век на пороге. Ты где читала эту Тору?

– Это мы с его папой иногда беседуем на отвлеченные от жизни темы.

– Вот именно, на отвлеченные от жизни!

– Ну, а ты его любишь?

– Не знаю, я всего одну неделю с ним знакома.

– У вас что-нибудь было?

– Только что-нибудь. Один раз целовались.

Алька, представь: Колонный зал, Рахманинов, второй концерт, и рядом с тобой безупречный мужчина, умный, внимательный и чертовски привлекательный, ну, в общем, мужчина в полном расцвете сил.

– Карлсон что ли? – Не сдержала улыбку Алька.

– Какой Карлсон? Он высокий, красивый! Мечта! И вчера эта мечта носила меня на руках.

После концерта, мы шли к машине, он вдруг обнял меня, вокруг люди, он целует меня, а я абсолютно ни-че-го не соображаю. В чувство меня вернула дама, проходившая мимо, вернее её замечание о великой силе искусства. Я рассмеялась, а он взял меня на руки и нес до машины. Потом мы ужинали и танцевали. Молча. И зачем он заговорил? Я все понимала без слов.

– Ну, а потом?

– А потом я не впустила его к себе. А еще потом, я быстро собрала чемодан и уехала в аэропорт. Если бы он поднялся, и еще раз постучал в мою дверь, то я не знаю, смогла бы я устоять или нет.

– Ну, а тогда чего ты ревешь? Про «шрам от аппендицита» ты ничего не знаешь, – Алька обняла подругу и сама чуть не разревелась, –

в нашем возрасте это не грех, даже если бы не устояла. Это уже эликсир. И вообще, все что ни делается, все делается к лучшему. Ты посмотри на молодежь, из-за одного поцелуя они так не переживают, им сейчас переспать, как нам с тобой выпить стакан воды за три копейки. Не переживай, сама понимаешь, концертная программа для нашей жизни пишется там, – и Алька указала пальцем на небо, – а мы, всего лишь исполнители, кто-то играет лучше, а кто-то хуже. Не переживай! Пошли ужинать.

Проходя мимо «рояля» они в один голос сказали,

– Сыграем?

– Сыграем, – ответили сами себе.

Услышав «знакомые звуки», Константин Панаетович с тревогой за инструмент, поинтересовался у жены,

– Кто это там с таким рвением пианино насилует?

– Юля приехала. Я чувствую, у них сейчас щепки полетят.

Василиса Христофоровна с болью в сердце посмотрела в сторону зала.

Алькин папа хотел пройти в зал, но она его не пустила,

– Не ходи, это они так стресс снимают, сначала вместе наревутся, а потом собачий вальс в четыре руки играют.

– А почему именно собачий вальс?

– Да это у них вроде гимна, они обе в год собаки родились. Костя, принеси-ка лучше еще вишневки и соленых баклажан, их Юлька очень любит.

Глава 3

В радостной круговерти Юлька забыла про Алекса.

Встречи с друзьями, воспоминания о беззаботном детстве и веселой юности, отвлекли её от грустных раздумий о судьбе и замужестве. Дома всегда всё легко и понятно.

Но и дома жизнь не стоит на месте. Всё течет, скорее летит. Меняется. Перемены в стране не обошли стороной и Казахстан.

И жизнь разбросала кого куда. Многие Юлькины одноклассники и однокурсники разъехались не только по другим городам, но и по другим странам.

Казахстан, где мирно уживались люди более ста двадцати наций и народностей, теперь суверенная страна.

Праздничная эйфория от обретения суверенитета, породившая невиданный рост национального самосознания, подкрепленная декларацией о приоритетных правах коренного населения, очень быстро обернется повседневными реалиями с неимоверным количеством проблем и вопросов, решать которые самостоятельно окажется весьма сложно и хлопотно. А колоссальное ухудшение жизни вызовет недовольство у всех: и у коренного населения, и у русскоговорящего.

Массовая миграция немцев, русских, евреев, греков и других некоренных народов, окончательно, хоть и не всех, но очень многих, отрезвит от пьянящего чувства независимости и свободы. И народная мудрость не заставит себя ждать, появится крылатое выражение: «Уезжают золотые головы, золотые руки, остаются золотые зубы».

Ситуация достигнет пика, когда на ведущих предприятиях не будет хватать специалистов.

Проявление национальной розни и вражды к «старшему брату» усугубится еще и собственной недееспособностью.

А впереди ждет безгазье, безводье, безсветье и беспросветье. И болезни. Гепатитом переболеет каждый второй. Норму билирубина и значение АЛТ, как собственное имя, будет знать каждый. И даже малограмотный торговец на рынке будет квалифицированно разбираться в биохимии крови.

Хаос и неудержимый вал эмиграции снесут последние остатки некогда развитой промышленности, встанут заводы, фабрики, опустеют зажиточные немецкие деревни, села и небольшие города.

Свободные и независимые, но незнающие, что с этим делать, коренные жители из опустевших аулов потянутся в города, ища спасение от безработицы и безделья, и разделят участь своих бывших соседей и друзей.

А некоренные, продавая за гроши дома, квартиры, дачи, машины, всё до последнего, уедут в неизвестность.

Это всё ещё только будет, а пока за окнами троллейбуса мелькают c детства знакомые Юле картины. Правда, за последние годы все сильно изменилось, и, к сожалению, не в лучшую сторону.

Какая-то безумная коммерциализация разделила человеческое общество всего лишь на две категории – продавцы и покупатели. И она же соединила несовместимое – обветшавшие сверху здания и зеркальные витрины дорогих коммерческих магазинов, бесчисленные кафе и уличные базары, где в антисанитарных условиях продается все: всевозможная снедь, старые вещи, салаты в огромных тазах, книги, булочки и даже пирожные, присыпанные придорожной пылью.

Весь день Юля провела в поисках подарка для своей подруги. Одноклассница Люба вышла замуж за немца и на следующей неделе уезжает в Германию.

Юле хотелось купить что-то, такое, что напоминало бы Любе родину: картину с восточным пейзажем или, на худой конец, тривиальный чайный сервиз в восточном стиле, но, увы, китайский ширпотреб вытеснил все.

Устав от бессмысленных поисков, Юлька решила: «Завтра на рынке куплю казан и мантницу. Вещи, конечно, прозаические, но зато нужные, и Любе привычно, и мужу приятно. Плов и манты с удовольствием едят все, и немцы в том числе».

Мысли о еде и немцах напомнили Юле рассказанную сестрой совсем недавнюю историю.

«В пасмурное декабрьское утро, в семь часов, в квартире сестры Софы раздался настойчивый звонок в дверь. Глянув на часы Софа точно решила, что сейчас, она без тени раскаяния, убьет того, кто осмелился её, школьную учительницу, разбудить в воскресенье, в такую рань.

Открыв дверь, она увидела понуро стоящую перед собой дочь своей подруги.

– Людка! Ты, что в такую рань приперлась? Я в воскресенье, в семь часов, даже если война начнется, не встану!

– Придется встать, к нам немцы приехали.

– Какие немцы? Ты что несешь?

– Какие, какие? Родственники из Германии приехали.

– Ну, так это же хорошо.

– Хорошо-то хорошо, но они к нам сейчас завтракать придут, а мама не знает чем их кормить.

Сначала она хотела испечь пироги, но у нас нет ни дрожжей, ни маргарина и начинки тоже нет. Потом, она решила испечь блины, но у нас нет сливочного масла. Мама сидит и плачет. Потом она вспомнила, что видела у вас в морозилке две пачки масла.

Теперь все от вас зависит.

Софа достала одну пачку масла, посмотрела на нее: «Двести грамм, а как мало. Надо же, раньше я этого не замечала».

– Люд, а сколько вас человек завтракать будет?

– Мама считала, где-то десять-двенадцать.

Софа достала вторую пачку масла и отдала Людмиле.

– А как же вы? – поинтересовалась Люда

– Как-как? У нас вроде международных встреч не предвидится.

А мы – перебьемся. Да, и скажи маме, отдавать не надо. Это мой вклад в укрепление дружбы между народами.

Радостная Людмилка взяв две пачки масла, бережно положила их в немецкий целлофановый пакет и, размахивая пакетом, помчалась домой.

– Люд, стой, – крикнула ей в след Софа, – матери скажи, пусть пару блинов мне оставит. Я тоже к вам завтракать приду. Уж очень хочется у живых немцев узнать, как у них там дела с маслом обстоят.

– Приходите, теть Соф, приходите. Немцы нам конфеты привезли, правда, мало. Всего три пакетика, но мама на всех детей поровну разделила, вашего Кирюху тоже посчитали.

– Спасибо, приду.

Когда Марта увидела две пачки масла и услышала, что ей рассказала дочь, она расплакалась еще больше».

Увлеченная воспоминаниями, Юлька грустно смотрела в окно, и не сразу услышала окликнувшую её женщину.

– Юленька, это ты?

Оглянувшись, Юля увидела маму своего одноклассника.

– Я, я, Римма Аркадьевна. Здравствуйте.

– Ты давно приехала?

– Три дня, как в «родных пенатах».

– А к нам почему не заходишь?

– Ой! – Махнула рукой Юля,– да я теперь боюсь к женатым одноклассникам заходить.

– Что так?

– Да когда приехала, хотела с однокурсниками встретиться, я же три года здесь училась, одному звоню, а его бабушка говорит: Славочка в аварию попал, сейчас в больнице лежит. Как хорошо, что ты позвонила, сходи, поддержи его. Ну, я и сходила, поддержала. А его жена, мексиканских сериалов насмотрелась.

– И что? Я тоже сериалы смотрю, – честно призналась мама одноклассника.

– Что, что? Уливаясь горючими слезами, всем рассказала, будто я из Москвы из-за ее мужа приехала. Ненормальная.

– Авария серьезная? – Искренне переживая, поинтересовалась Римма Аркадьевна.

– Слава Богу, не очень. Отделался перелом шейки матки бедра. Но доктор сказал, жить будет,– огорченная неприятными воспоминаниями, невесело пошутила Юлька.

– Чем отделался? – Переспросила Римма Аркадьевна.

– Перелом шейки матки бедра, – повторила Юля.

– Ты все такая же шутница, – рассмеялась Римма Аркадьевна.

– Это не я. Это его бабушка. Она у него гинеколог, вот с перепугу так и сказала.

– А сама-то как живешь? Слышала, ты замуж за москвича вышла.

– За запорожца, – рассмеялась Юлька, – не вышла, собиралась.

– А что так?

– Да так, что-то не срослось. А как вы тут живете?

– Живем помаленьку, на даче копаемся, хозяйство завели – утки, куры, внуки.

– Римма Аркадьевна, вы не знаете, Гольдберги в Израиль не уехали?

– Нет. Здесь они. В субботу у них были. Александр Викторович на пенсию вышел.

– А Давид как? Не женился?

– Нет! «Золотое золото» еще не женилось, да у него и девушки то нет.

– Откуда вы знаете?

– Бабушка его сказала. Она очень волнуется за него. Тридцать лет, а он так и ни с кем не встречается. Все друзья женаты, детей воспитывают, а он прилепился к своему компьютеру и сидит. И в будни и в праздники. Может, у него какие проблемы?

– Да вряд ли, просто он умный очень. Его еще в школе Ломоносовым называли.

– Ну вот, мы и приехали. Юль, ты домой?

– Нет, Римма Аркадьевна. Я еще в магазин зайду, мои на даче.

Глава 4

По пути в магазин Юльке в голову пришла гениальная мысль: «Гольдберг. Точно. Вот с кем я пойду на свадьбу».

Юлька свернула во двор и быстро сбежала по лестнице. Увидев длиннющий дом, остановилась. Она не помнила ни номер квартиры, ни подъезд, где живет Гольдберг.

Ей стало грустно, но от задуманного отказываться не хотелось. Она вспомнила, как однажды, возвращаясь из школы, разговаривала с бабушкой Давида возле их подъезда.

– Точно! Возле их подъезда, вдоль дорожки елки растут и квартира у них справа, а этаж второй, максимум третий.

Довольная своими рассуждениями, Юлька зашла в подъезд, поднялась на второй этаж и позвонила в квартиру справа. Дверь открыл молодой парень, казах.

– Простите, я ошиблась, я к Гольдбергам.

Не говоря ни слова, парень поднял руку и показал пальцем наверх.

– Спасибо!

Юлька мигом поднялась на третий этаж.

К великому Юлькиному удивлению, дверь открыл сам Давид, от неожиданности она ткнула пальцем в его живот, и, отодвинув одноклассника в сторону, вошла в прихожую.

– Привет. А мне говорили, вы только с компьютером общаетесь, а вы, оказывается, и дверь умеете открывать. Надо же!

Ничего не знавший о приезде Юли, Давид в первые минуты ее прихода, не мог сказать ничего вразумительного.

– Да население совсем разбаловалось, полный дом пенсионеров, а дверь открыть некому.

– Юленька, красавица, здравствуй, – обняла Юлю, услышавшая женский смех, бабушка Давида.

Поцеловав Юлю, она спешно направилась в кухню.

Юлька повернулась к Давиду, а он по-прежнему растерянно смотрел на неё.

– Гольдберг, улыбнись. Ты что такой надутый? Одноклассницу поцелуй, сделай вид, что приятно.

Давид закрыл лицо руками и беззвучно засмеялся.

– Гольдберг, а ты почти не изменился.

– Ты тоже, как всегда.

– Рассказывай, Гольдберг, как живешь, что в вашей жизни интересного, кроме компьютера, конечно.

Давид пожал плечами и смешно сложил губы бантиком.

– Не знаю. Вроде ничего. В футбол иногда играю.

Показав на намечающийся животик, Юлька справедливо заметила:

– Но чаще смотришь.

Оглядывая хорошо знакомую комнату, она увидела гантели.

– Твои?

– Мои, – втянув живот, не без гордости ответил Давид.

– Молодец! Юлька еще раз ткнула его в живот.

Судя по прессу, я думаю, смысл в жизни у вас не совсем потерян.

Споткнувшись о стопку книг, лежащую прямо на полу, она подняла одну из них и прочла:

– «Алгоритмы + структуры данных = программы». Юля открыла книгу на первой попавшейся странице и увидела бесконечные формулы и английские слова. Она удручено посмотрела на выхваченную из середины текста строчку, абсолютно не поддающуюся осмыслению, кроме «начала» и «конца».

– begin k:= k+1; a[k]:=ch

End;

И эта галиматья растянулась на пять страниц. Пролистав и наконец-то увидев человеческий текст, Юля радостно начала читать:

«Циклы на рис. 5.5 обозначают появление рекурсии. Поэтому важно, чтобы в языке на котором реализуется транслятор ПЛ/0, была разрешена рекурсия».

Сникнув, она с искренней жалостью и даже c болью посмотрела на Гольдберга:

– Какой кошмар! Умненький, и ты все это читаешь? Еще и понимаешь? Ужас! По сравнению с Вами, – очень уважительно сказала Юля и сочувственно погладила Давида по щеке,– у нас, диспергация с пептизацией, так, баловство одно будет.

В твоем возрасте, Гольдберг, после всего этого – показав, на два книжных шкафа с книгами по специальности, – я думаю, в качестве релаксации пора «Карлсона» читать, ну, или Чуковского с Маршаком.

Посмотрев на Юлю удивленно и немного растерянно, Давид честно признался:

– Вообще-то, я их еще в детстве прочел.

– Гольдберг, ну кто в этом сомневается? Я имела в виду читать детям.

– Каким детям? – Не понял Давид.

– О-о, Гольдберг, ну ты и тупой. Каким-каким?

Твоим детям! Тебе уже пора им книжки на ночь читать, это и будет твоей рекурсией к нормальной жизни, и связь с людьми не будет утрачиваться. Хотя для этого тебе не мешало бы и другие связи завести.

– Ну-у, – смутился Давид, – это дело сложное.

– Да уж, это тебе не программы писать, – подбодрила его Юля, – тут одних мозгов недостаточно… хотя, мозги, я думаю, нужны всегда.

– Ты кофе будешь?– Любезно предложил Давид, открыв верхний ящик письменного стола, он достал плитку черного шоколада.

– Буду, – мгновенно согласилась Юля. Но, представить Гольдберга на кухне возле газовой плиты, Юля, не смогла. Обмахнувшись «Алгоритмами…», она села на диван,

– Я с удовольствием. Гольдберг, но можно и воды, это вроде как безопаснее. Неужели, ты сам кофе варишь? Гольдберг! Не ожидала! А ужины, ты, случайно, не готовишь?

– Нет, ужины не готовлю, но яичница с пятого раза, я думаю, получится.

– Гольдберг, сейчас, я подгорелую яичницу, как фрикасе с грибами съем. Я сегодня целый день по магазинам гуляла: подарок искала. Ты Любу Бабич помнишь? Она со мной за одной партой сидела, у нее в субботу свадьба.

– Помню, но она вроде замужем.

– Была. Она же за одноклассника замуж выходила.

А какой муж из одноклассника, когда он у нее домашние задания списывал?!

– Тогда надо за отличника выходить, – резонно заметил Давид.

– Ну, знаешь, отличников, а тем более медалистов на всех не хватает.

– Давид, Юля, идемте ужинать – послышался голос бабушки Давида.

– С удовольствием,– Юля чуть вдохнула доносившиеся с кухни ароматы, чувствуя, что пахнет совсем не подгорелой яичницей.

– Гольдберг, мои колечки подержи, я руки помою.

– Не тяжело столько железа носить?

– Сам ты железо, это серебро старинное. На блошином рынке купила. Сейчас пожилые москвичи, особенно одинокие, такие реликвии за бесценок продают, даже обидно, что сама заплатить больше не можешь. Вот это, надев кольцо на палец, Юля протянула руку Давиду, вот такую красоту за килограмм мяса купила.

Весь вечер Юлька проговорила с бабушкой и мамой Давида. Гольдберг только два раза нарушил их ностальгический разговор: он дважды записал её номер телефона и московский адрес. А когда Юля собралась уходить домой, Давид, к всеобщему удивлению, пошел её провожать.

Спускаясь по ступенькам в темном подъезде, Давид аккуратно взял Юлю под руку.

– Ну, а теперь расскажи, как ты живешь?

– Да так, ничего особенного, – не ожидавшая такой учтивости, чуть растерянно ответила Юля, – дом, работа, друзья, иногда культурные мероприятия.

Слушай, Гольдберг, я тебе самое главное не сказала. В субботу, ты идешь со мной на свадьбу к Любе. Форма одежды – парадная.

Выйдя из подъезда, Юлька остановилась под уличным фонарем и, взяв Гольдберга за подбородок, покрутила его голову.

– Гольдберг, тебе надо подстричься.

Рассмотрев более пристально его прическу, она издевательски спросила:

– Гольдберг, какой конюх тебя стрижет?

В субботу утром, я иду стричься и причесываться, ты со мной. Михайсенко из тебя красавца сделает, она стрижет так, как ты программы пишешь.

Давид попытался что-то сказать, но Юлька даже не захотела слушать.

– Никаких возражений! Любкин «Ганс» и так о наших мужчинах плохо думает.

– А, кстати, где она его нашла?

– В Германии познакомилась, к родственникам ездила. Этот «Ганец» там двадцать с лишним лет живет. Можно сказать, коренной европеец.

Так что, Гольдберг, надо соответствовать лучшим образцам отечественного воспроизводства.

– Ну, я думаю, прическа, это не критерий для оценки личности,– попытался защититься Давид.

– Гольдберг, я лучше знаю, что критерий, а что не критерий. Вечернее платье, палантин, у тебя об этом есть хоть какое-нибудь представление? А колье, я думаю, ты, вообще, не знаешь что это такое.

Давид опустил голову и поднял вверх руки.

– Вот так-то лучше. Ну, все, Гольдберг, пока.

На субботу ничего не планируй, с утра стрижемся,

в пять на свадьбу.

Давид стоял напротив Юлиного подъезда и смотрел ей в след.

– Юль, – вдруг неожиданно для себя крикнул он,– а палантин, это что?

Покрутив пальцем у виска, Юлька снисходительно хихикнула,

– Это очень важное приложение к женскому образу.

– Надо полагать, это я в парадном костюме?

– Гольдберг, ну ты точно тупой. Палантин, предмет неодушевленный, а в тебе, я надеюсь, жизнь еще теплится.

Не переставая весело хохотать, Юлька вбежала в подъезд.

Придя домой, Давид первым делом раскрыл словарь и посмотрел, что означает слово палантин. Прочитав, он тоже весело засмеялся. «Ну, что! Вещь хорошая и, главное, в хозяйстве нужная».

Для верности, посмотрел слово «колье» и растерянно развел руками:

«Ну, кто же так пояснения пишет: «ожерелье с драгоценными камнями и подвесками». Законный вопрос! А куда его подвешивать?

Как нельзя, кстати, в комнату вошла бабушка, пожелавшая перед сном узнать, как прошло прощание и последует ли за ним встреча. Но вопрос внука несколько сбил ее с толка.

– Ба, а у нас есть ожерелье?

– Есть. А тебе зачем? На ночь глядя?

– Зачем-зачем? Нужно! Дай посмотреть.

Пока бабушка ходила за ожерельем, Давид посмотрел, значение этого слова. Прочитав пояснение, он улыбнулся:

– И зачем так голову морочить, сразу бы так и написали, что это ювелирное украшение на шею.

Разглядывая ожерелье, Давид заинтересованно спросил:

– А ты где его взяла?

– Что значит, где взяла. Это мне моя свекровь перед свадьбой подарила.

Давид закрыл глаза и затрясся от смеха.

– А свекровь, это кто?

– Йосина мама, твоя прабабушка. В еврейских семьях так принято, во всяком случае, в мое время это считалось хорошим тоном. Свекровь перед свадьбой дарила невесте сына жемчужное ожерелье. Это расценивалось как знак одобрения его выбора и надежда на хорошие отношения в будущем.

– А жених, что дарил?

– А жених как всегда, кольцо. Давид, ты только скажи, я ведь и по наследству могу передать. Бабушка вопросительно посмотрела на внука, подозрительно долго рассматривающего ожерелье.

– Бабуль, ты случайно, со Штирлицем ни в одном ли классе училась? Всё! Иди. Спокойной ночи! Развернув бабушку на сто восемьдесят градусов, Давид, вежливо подтолкнул ее к двери, – спокойной ночи. Всё.

Закрыв дверь, Давид усмехнулся:

– Скажи, скажи! Сам бы хотел знать.

Глава 5

Свадьба прошла весело, гостей было немного, но зато много шутили, смеялись, танцевали и даже хором пытались петь.

Михаэль, муж Любы, оказался приятным и очень коммуникабельным человеком, а его кузен, вообще, стал душой компании, он много шутил, рассказывал смешные истории о том, как шутят над молодоженами в Германии.

Подсыпать рис под простыню молодым или спрятать как можно больше заведенных будильников, желательно с разницей в полчаса, по мнению неженатых друзей жениха, это очень разнообразит брачную ночь.

А его, как показалось вначале, шутливый тост, оказался очень мудрым:

«Сидят три старых деда на лавочке, греются на солнышке. Вдруг, мимо проходит молодая красивая девушка. Один посмотрел на нее и говорит: «Я бы с ней потанцевал». А второй: «А я бы и поцеловал». Третий долго чесал свой затылок и говорит: «Ведь еще же что-то было».

– Я хочу выпить за то, – сказал кузен, – чтобы мы помнили, что жизнь очень коротка и счастливым нужно быть сегодня. И как можно дольше помнить, что есть первое, второе и третье.

Ира Михайсенко безупречно подстригла Гольдберга, её работу в этот вечер, отметили все.

Идеальная стрижка, открытое умное лицо, безукоризненный костюм, элегантные черные туфли, вызывающие эротические галлюцинации, а если еще знать умственные способности обладателя всего этого, Гольдберг выглядел красавцем и достойным спутником Юли.

Тонкий знаток мужского обаяния, одноклассница Дина, умеющая по складкам брюк определять интеллектуально-потенциальные возможности мужчины, при виде Гольдберга расстроено вздохнула:

– «Ломоносов», ну ты сегодня прямо, «Ален Делон». Если бы я не знала тебя, как облупленного, – оглядев Гольдберга со всех сторон, она остановила свой взгляд на его туфлях, – твои туфли сегодня решили бы все. Но ты, Гольдберг, можно сказать, как член семьи, – потерянно сказала Динка и, запнувшись, тут же моментально исправилась, – не…не, Гольдберг, член… семьи, тебе не подходит, скорее, ты мне, как брат или даже сестра.

– Девочки, можно я прогуляюсь где-нибудь недалеко? А вы уж тут сами, без меня, в «родстве» разберитесь.

Не переставая удивляться, Дина продолжала оценивающе рассматривать Гольдберга.

– Надо же, как чувства меняют человека. Но ты Юль, лучше обрати внимание на кузена, он уже об тебя все глаза сломал. Худоват конечно, но зато у него место жительства подходящее. А туфли, между прочим, снимаются, – недвусмысленно намекнула Дина.

Юлька, поверить не могу. Ты, правда, с Гольдбергом?

– С чего ты взяла?

– Да будет тебе известно, моя мама до сих пор с ним в одном доме живет. А Гольдберг, после твоего прихода, как молодой сайгак в брачный период, по ступенькам скачет. С соседями здороваться стал. Юлька, про мозги и характер я, конечно, не спорю, я все понимаю. Я у него даже десять тысяч баксов, под честное слово, на квартиру занимала. Представляешь? И без процентов. Но ведь он, кроме компьютера, ни с кем не общается, из него ведь слова не вытянешь. Юлька, я не представляю, о чем с ним можно разговаривать? Ну, а про всё остальное, я вообще молчу! Я думаю, он и целоваться-то не умеет. Ну, и на фига тебе такая …ня?

– Ну, а ты откуда знаешь, что он умеет, а что нет? Какие вы тут все осведомленные.

– Подруга, так мы, чай, не в Москве живем! Ты не забывай, моя мама в магазине работает. Кто, с кем, когда, и сколько. У нас тут все, как в расписании поездов, заранее известно. А у твоего Гольдберга вся его интимная биография без расписания на лице написана: «Не был», «Не состоял».

Опять поймав пытливый взгляд кузена, Динка немного застенчиво спросила:

– Юль, ну, если ты хочешь на Родине остаться, тогда я тебя как бывшего комсорга, грудью… прикрою от назойливых взглядов кузена?

Динка так мягко и трогательно произнесла слово «кузен», что Юлька, не выдержав, рассмеялась:

– Динка, ну а тебе лишний патентный поиск зачем? Поет, может, он и ничего, а вот брюки у него, по-моему, идеально разглажены.

Яркая, красивая, колоритная, выросшая под южным солнцем, Динка плавно, как на королевской аудиенции, повернув голову в Юлину сторону, едва сдержав слезы, с какой-то вселенской бабьей болью сказала:

– Это у вас в Москве патентный поиск, а у нас давно – импотентный. Какой тут замуж? Тут на «отстрел» претендентов нет. Нам бы «среду обитания» поменять, – мечтательно сказала она, – а уж там мы и первое, и второе, и третье, хоть пятое, еще и детей родим и его откормим. А он, – посмотрев на кузена, вздохнула Динка,– кандидат самый подходящий, и, главное, не пьет.

– Ой, Дин, в Москве-то тоже патентный поиск только на Бережковской набережной (Бережковская 14, Бюро патентных исследований). Настоящего мужика не место жительства определяет. Любить надо, это вернее.

– Идеалистка ты, Юлька. Где она эта любовь? Хоть бы одним глазком глянуть.

Дина, разочарованно покачала головой и посмотрела на Гольдберга, оживленно беседующего с женихом.

– Наверное, Юлька, ты права: любовь – это великое чувство! Уж если Гольдберг заговорил. Это точно! Он тоже кандидат хороший. Да, к тому же свой!

Динка рассматривала смеющегося Гольдберга так, как будто его туфли в самом деле были прямым продолжением его мозгов.

– Умеют же делать.

Из одноклассников Юли в родном городе осталось всего несколько человек. Гольдберг был единственным программистом в городе, да пожалуй, и во всем регионе. Писать программы, возможно, многие могли. А вот для компьютера, да еще, чтобы они работали, мог только Гольдберг. В городе его называли «Достоянием республики». Гольдберга держала интересная работа, а Дину – мама. Динке хотелось уехать, но даже продав свою и мамину квартиры, на эти деньги в России, в приличном городе, они не смогут купить и комнату в коммуналке. Дина это понимала, поэтому и не решалась уезжать.

Динка искренне радовалась за своих подруг, и за Юльку, и уж конечно за Любу. Жаль только: закончится свадьба, все разъедутся по своим странам, городам и останется она одна.

И Юля тоже все понимала:

– Дин, ты в «битве за Берлин» сразу в плен не сдавайся. С твоими данными, ты им лет на сто вперед породу улучшишь.

– Ну, что? – Невесело усмехнулась Динка, – пьем за победу?

– За тебя, Дин! Удачи тебе!

– И тебе!

Смахнув непрошенные слезы, одноклассницы залпом выпили за любовь!

Прощаясь, Михаэль сделал Гольдбергу комплимент:

– У тебя очень красивая и умная жена.

К Юлькиному удивлению, Гольдберг на сказанное прореагировал очень спокойно и воспринял это весьма обыденно. Он улыбнулся и сказал всего три слова в ответ:

– Спасибо, я надеюсь.

Глава 6

К вечеру пошел снег.

Проезжая через горку Юля попросила Давида остановить машину до поворота. Нижняя часть города осталась позади, а верхнюю еще скрывал поворот.

В окно машины виднелись несколько прижавшихся друг к другу тополей, похожих на замерших путников, два тусклых фонаря, и небо, усыпанное снежными хлопьями.

Снежные хлопья медленно кружились и тихо падали на землю. Казалось, что это вовсе не снежинки, а тончайшая кружевная штора, которая едва колышется, когда кто-то кому-то говорит: «Я люблю тебя».

Наблюдая за этим чудом, Юля неожиданно спросила,

– Гольдберг, а, правда, что у тебя ни с кем не было близких отношений?

– Если бы были – я был бы женат.

– Серьезное заявление,– задумчиво произнесла Юля,– но, имея такие отношения не обязательно жениться.

– А это неправильно, такие отношения должны быть между людьми, уверенными в своем выборе и с серьезными намерениями.

– О-о! Ты безнадежно отстал от жизни. Сейчас все общаются вообще без всяких намерений и не про какой выбор не думают.

– И это неправильно. Один совершил дурной поступок, другой, третий, а потом все стало считаться нормой и уже никто не задумывается ни над своими словами, ни даже над поступками.

Юля задумчиво смотрела в окно и очень внимательно слушала Гольдберга.

– Я думаю, – уверенно сказал он, – слово «люблю» можно сказать только одному человеку, а иметь близкие отношения, тем более. Это ведь что-то очень особенное, очень интимное. Это, как тайна, её могут знать и хранить только двое. Вседозволенность губит человека. Ответственным надо быть за свои поступки.

– Гольдберг, о чем ты говоришь!

– О чести, достоинстве, о гордости. Правда, эти качества стали редко встречаться. Иногда, с людьми общаться не хочется. Ты, наверное, тоже слышала выражение: «Заниматься любовью». Как такое можно говорить! Любовь это же совсем не то, чем они занимаются.

Любовь дается человеку свыше. Да и то не всем.

Любовь не зависит от желаний самого человека. Захотел – полюбил, расхотел – разлюбил.

Мы же не можем изменить время года, зимой сделать лето, осенью весну. Так и любовь, она или есть, или нет. Как объяснить, почему возникает это чувство? Кому это под силу? О любви невозможно говорить, это можно только чувствовать.

Люди разучились ждать. Свое распутство многие пытаются объяснить поиском идеала и накоплением опыта. В любви не нужен опыт, и в интимных отношениях он не нужен, в нас все заложено природой. Ты когда-нибудь видела, как раскрывается цветок? С каждым движением лепестков он становится все красивее и красивее, но он не может раскрыться дважды. Так и любовь.

Все тайны нам раскрываются только тогда, когда она есть.

Юля впервые слышала такое откровение от мужчины. Она была поражена. Она считала Гольдберга маменькиным сынком, мало, что понимающим в реальной жизни. Он всегда был тихим, послушным мальчиком, всегда учил уроки, а потому всегда всё знал. Решал всем задачи и никогда не убегал с уроков, но если уходил весь класс, он уходил вместе с классом. Гольдберг играл в футбол, но никогда не разбивал ничьих окон. Он не стрелял из рогатки, никогда никому не говорил гадости. О нём все и всегда говорили только хорошее.

А дома, вообще, его называли «золотое золото».

Чем больше Юля слушала Давида, тем больше понимала, что она совсем не знает этого умного и уверенного в себе мужчину.

«Боже мой, где-то бегаем, что-то ищем, а сокровище, как всегда, рядом. Вот уж, действительно, «золотое золото», а я столько лет проходила мимо».

«Хорошо, что я не списывала у тебя контрольных»,– улыбнувшись, подумала Юля.

Внимательно разглядывая Давида, Юлька вдруг почувствовала, как у нее сильно забилось сердце и от внезапного волнения задрожали руки. Она закрыла глаза и замерла. Ей хотелось, чтобы сейчас он чувствовал то же, что чувствует она.

Крепко вцепившись в руль, Давид сидел не шелохнувшись.

– Все ясно, – Юля расстроено погладила его по щеке, – и с такими-то мыслями ты до сих пор не женат! Любая бы согласилась, только скажи.

– Любую я не хочу. Я хочу любить. Хочу, чтобы и меня любили.

Немного помолчав, он спросил,

– А ты, почему не замужем?

– Не знаю,– пожав плечами, с грустью ответила Юля, – наверное, слишком много хочу.

Юлька хотела пошутить и сказать про классификацию, разработанную вместе с её подругой, но передумала и сказала просто и понятно:

– Я семью хочу. Настоящую. Детей хочу, мужа нормального. Хочу, чтобы он понимал, что семья это самое главное. И тоже хочу любить. И быть любимой хочется. Все хочется! Но, наверное, это слишком много.

А просто так, жить с кем-то под одной крышей, совсем не хочется, – Юлька грустно усмехнулась, – тем более без любви.

Они оба замолчали. Он похожий на изваяние, и она, бесцельно смотревшая в запотевшее окно машины.

Она, впервые в жизни не знала, что делать. От обиды ей просто хотелось реветь.

– И кто говорит, что люди весной влюбляются, зимой тоже можно.

– Что ты сказала?

– Ничего. Поехали. Отвези меня домой.

Глава 7

Поднимаясь по лестнице, Юлька плакала.

«Господи, ну почему же мне так не везет: один в первый же вечер хочет все, а другой даже поцеловать не желает. Ну, неужели нормальные мужики вывелись?

Дверь Юле открыла сестра. Увидев Юлю без пальто, в одном платье и туфлях, Софа испугалась,

– Юлька, что случилось?

– Я в Гольдберга влюбилась, – с порога выпалила Юля.

– Фу, ты, я думала тебя ограбили. А реветь-то что? Радоваться надо, он свободный, влюбляйся, сколько хочешь.

– Свободный! А толку? Я-то хочу, а вот он! Он ко мне никаких чувств не испытывает. Юлька расплакалась.

Софа обняла сестру и ласково улыбнулась.

– Ну, ты же у нас умная, прояви инициативу. Мужики, их же пока носом не ткнешь, не понимают своего счастья.

– Да не хочу я никого тыкать. Гольдберг не такой, он как раз таки всё правильно понимает. Чувство, оно или есть или его нет. Тут никакая инициатива не поможет.

– Юлька-а-а, ты, где взяла такое красивое ожерелье? Как оно тебе идет!

– Бабушка Давида дала на свадьбу сходить. Идет! Ожерелье-то идет, а вот Гольдберг.

Недоговорив, Юлька разрыдалась так, что у Софы уже не нашлось ни сил, ни аргументов, остановить её.

Софа уже засыпала и в полусне она услышала, что Юлька опять ревет.

– Что стряслось на этот раз?

– Я поняла, почему он меня не поцеловал.

– Ну и почему?

Вытирая слезы краем одеяла, Юлька пыталась рассуждать.

– Мама Гольдберга хочет его с кем-то познакомить, наверное, он это знает, поэтому и не хочет.

– Юля, ты, точно, дура. Его еще не познакомили. Только хотят. И обет верности он никому не давал. Ты можешь спросить, как он к этому относится. И вообще, может, она какая-нибудь крыса.

– Кто?

– Кто-кто? Конь в пальто! Та, с которой его хотят познакомить. Юль, спи уже.

Юлька долго ворочалась и никак не могла уснуть, она то плакала, то успокаивалась, то снова ревела.

«Крыса,– подумала Юля,– фу, мерзкое животное, сожрет Гольдберга, и фамилии не спросит.

А Гольдберг он же… Юлька вдруг перестала плакать и задумалась: «Жалко, что на даче стены не беленые. А может? Точно»!

– Соф, а Соф, Софа, ну проснись, Софа-а-а!

– Ну что еще?

– Софа, у тебя есть кто-нибудь, кто может достать елки, штук двадцать-тридцать. Мне много надо. Может меньше, не знаю.

– Юля, я тебя сейчас убью, то её Гольдберг не целует, то ей машина елок посреди ночи нужна.

– Нет, Софа, не сейчас, дня за два до Нового года.

– Сразу так трудно сказать, – Софа задумалась.

Мысленно перебирая в алфавитном порядке фамилии своих учеников и вспоминая где работают их родители, она не нашла подходящей кандидатуры и стала вспоминать места работы друзей.

– Ну, есть. Иркин “Рюрик» Он у нас лесами и полями заведует. У них есть этот, как его называют, рассадник елок … питомник, наконец вспомнила Софа.

А тебе зачем?

– Надо. Только мне нужны красивые и высокие, до потолка.

– Что ты задумала?

– Спи, утром расскажу.

Глава 8

Приближение ни одного праздника не чувствуется так, как чувствуется приближение Нового года.

С детства знакомый запах хвои и апельсинов, суета, подготовка, радостное настроение и какое-то всеобщее ожидание. Потому, что совершенно неважно, взрослый ты или ребенок, все, независимо от возраста, ждут от этого праздника чего-то нового и чего-то необычного: кто-то любви, кто-то новой игрушки, а кто-то просто рад новому дню.

И все надеются хотя бы на маленькое, но чудо.

Иногда это чудо происходит! И у кого-то сбываются самые несбыточные мечты и исполняются самые заветные желания.

Наверное, это случается у тех, кто умеет мечтать, а главное, умеет ждать.

– Давид, – тихо сказала Юля.

Она почти всегда называла его по фамилии. Он не замечал, как она его называет, по имени или по фамилии.

А сейчас он услышал свое имя, и оно показалось ему другим. Из её уст оно прозвучало очень необычно. Так, его имя никто и никогда не произносил.

– Давид, – повторила Юля, – Давид, я очень волнуюсь.

Сегодня Новый год, и я хочу сделать тебе подарок. Желания сделать кому-то такой подарок у меня никогда не возникало. Это впервые, но это тебя ни к чему не обязывает, надо только закрыть глаза.

Юля сняла с шеи платок и завязала Давиду глаза. Холодными руками она взяла его за руку и медленно повела за собой. Его рука, наоборот, была горячей и нежной. Через тепло его руки она чувствовала его одобрение, это вселяло в неё уверенность.

– Сейчас будут ступеньки, нам надо подняться на второй этаж.

Давид, молча и покорно следовал за ней.

Юля открыла дверь, и они вошли в комнату. Чувствуя запах хвои и задевая рукой ветки елок, Давид удивленно спросил:

– Ты куда меня ведешь? Такого молодого!

От волнения Юлька неожиданно ответила ему продолжением этой шутки,

– За деревней лес густой, иди не разговаривай!

– Всё? – Развеселившись, спросил Давид.

– Еще нет. Иди.

Дойдя до окна, Юля остановилась.

– А вот теперь все.

Она развязала платок. Давид открыл глаза и увидел небо и звезды.

– Какая деревня! Это космос!

У Юли испуганно задрожали губы:

– Нет. Это моя... Приго-товленная специально для тебя.

Давид понимающе сжал её руку и, повернувшись, стал оглядывать комнату.

Вдоль стен, раскинув свои пушистые ветви, стояли высокие елки.

На полу в низких вазах с водой горели свечи.

В мягком полумраке комната напоминала маленький лес, полный таинства и волшебства.

Прикосновение горячей руки, неловкий поцелуй и волнение, от которого останавливается дыхание.

– Ты сказочная фея.

Юля нежно обняла Давида. Она слышала трепет его тела.

От её легких поцелуев он не мог дышать.

– Юлька, ты… ты, – простонал он и в этот момент почувствовал обжигающее прикосновение её, нагого тела. Вздрогнув, он обхватил её руками и неудержимо страстно стал целовать.

Мгновение. И «кипящая лава» разлилась по его телу. Задыхаясь от этого неведомого чувства, ему казалось, что он летит в каком-то бездонном звездном пространстве. Он замер. И теперь эта лава выливалась из него, а его тело заполняло что-то безумно сладостное и божественно прекрасное.

– Это чувство должно быть вечным!

Нега и ни с чем несравнимое блаженство владели им. Он не мог ни двигаться, ни говорить.

– Как просто, – едва шевеля губами, прошептал он и заснул.

– Ничего себе, просто, – тихо возмутилась Юля, – я от волнения чуть ни умерла, а ему просто. Все просто потому, что я тебя люблю, «Ломоносов»! Просто!

Юля еще долго смотрела на уснувшего Давида, она совсем не думала о том, что и как будет дальше. Она была счастлива от сознания, что у Гольдберга, это, наконец произошло. Что это, у него произошло именно с ней. А главное, всё было очень трогательно и красиво.

Юля потихоньку встала. Она еще раз посмотрела на Давида, он спал сном младенца. Ей вдруг захотелось поцеловать его, но она не стала нарушать его сладкий сон. Накинув халат, она спустилась вниз.

До наступления Нового года оставалось чуть больше двух часов. Юля приняла душ, оделась, накрыла стол и решила, что пора будить Давида.

– Давид, – включив бра над кроватью, тихо позвала Юля. Но Давид даже не шелохнулся, ни одна жилка не дрогнула в его лице. Гольдберг спал!

«Может тебе пощекотать нос еловой веточкой или ущипнуть за ягодицу, – подумала она. Неожиданно она наклонилась и нежно поцеловала его в щеку.

– Додик, – ласково прошептала Юля, – вставай, пора Новый год встречать, Давид, встава-а-й.

– Какой Новый год? В моей жизни Новая эра началась, – Давид чуть приоткрыл глаза и попытался обнять Юлю.

– Давид, вставай. Я стол накрыла.

– Юлька, какой стол? Разве я могу сейчас думать о какой-то еде, когда у меня все мысли только о тебе. Быстро раздевайся и в постель!

– Ой, Гольдберг, обо мне ли твои мысли, ты…

Не дав ей договорить, он с силой потянул ее за руку и через секунду, она лежала рядом с ним.

Давид наклонился к её лицу.

– Фу, Давид, ты такой липкий. Иди в душ, все, не приставай ко мне.

– Ты права, мне надо взбодриться. Но ты, не расслабляйся, раздеваемся и в постель. Теперь моя очередь делать сюрпризы.

Давид откинул одеяло, и абсолютно не стесняясь, встал и голышом направился к двери.

– Эй, нахал! Халатик накиньте. Кстати, это вам мой новогодний подарок.

Давид взял халат, но надевать не стал. Спускаясь по лестнице, он крикнул:

– Я быстро.

Через несколько минут, он вернулся в распахнутом халате, держа в руках блюдо с фруктами, шампанское и один фужер.

– Ты забыл выключить телевизор.

– Нет, я хочу слышать куранты.

Давид приподнял одеяло и увидел, что Юля не совсем раздета:

– Девушка, а почему «мы» в «пальто»?

Кокетливо улыбаясь, Юля стыдливо потупила глаза.

– Я смущаюсь.

Нисколько не смущаясь, Давид обнял Юлю, но, почувствовав жесткий каркас в бюстгальтере, он слегка отстранился, на его смешном лице застыл по-детски удивленный взгляд.

– Какой кошмар!

Внимательно разглядывая бюстгальтер, он осторожно провел рукой по груди.

– Вещь, конечно, красивая, но в нашем деле, я думаю, абсолютно бесполезная. Мои красавицы, сейчас я вас освобожу, – целуя грудь, победоносно сказал он, одновременно пытаясь расстегнуть бюстгальтер. Но предательские крючки так просто не поддавались. Едва расстегивался один, другой почему-то тут же застегивался сам собой. После нескольких попыток, вконец измучившись, злой, но веселый, он умоляюще посмотрел на Юлю.

– Какая злобная феминистка придумала эти доспехи?

– Между прочим, бюстгальтер с жестким каркасом придумал мужчина,– засмеялась Юля, – для красоты груди.

– Может, в красоте он и разбирался, – Давид увлеченно продолжал целовать грудь, – но мне кажется, он был импотентом.

Откровенная мольба о помощи и его застенчивая улыбка не оставили Юлю равнодушной. Она не стала его мучить и, заведя руки за спину, виртуозно, расстегнула застежку.

Смущаясь от своей неловкости, Давид робким поцелуем поздравил грудь с обретенной свободой и, не отрывая губ от желанного тела, медленно опустился на колени.

– Ну, с этим, я справлюсь легко.

От его неожиданного поцелуя, у Юли замерло сердце.

Его чуть влажные губы ароматом цветущей яблони растекались по телу.

От неодолимой страсти она не чувствовала ничего, кроме желания.

«Порыв ветра» и её невесомое тело осыпало ворохом нежнейших лепестков.

Вместе с дыханием остановилось время, продлевая неведомое блаженство.

Веселый шум, фейерверки и праздничное ликование, расцвеченное новогодними гирляндами, все это осталось в городе.

А здесь, в снежном безмолвии, в укрытом за холмами райском уголке, окутанном искусно сплетенной снежно-кружевной шалью, бережно накинутой на оголенные плечи деревьев, в эту волшебную ночь царила гармония. И даже мерно покачивающийся уличный фонарь на толстом столбе не нарушал природной и человеческой идиллии.

За окном, занавешенном бархатным пологом ночи, прижавшись друг к другу, забыв обо всем на свете, безмятежно спали он и она. А небо, украсив землю звездной диадемой, охраняло их сказочный сон.

Здесь ангелы летали.

Глава 9

Проснувшись, Юля не верила своим глазам: рядом лежал Гольдберг и тихо посапывал. Она осторожно провела рукой под одеялом,

– Боже мой, два дня назад, мне бы это и в страшном сне не приснилось,– тихо произнесла Юля.

– Почему в страшном сне? Не знаю как у Вас, а у меня это самый чудесный сон. А явь так еще лучше.

– Да, уж, «Ломоносов» – Юля потянулась и сладостно простонала, вспоминая произошедшее, – видать тебя Бог два раза по голове погладил.

– В смысле?

– И том и в другом смысле!

– Ах, вы об этом,– притворяясь, догадался Давид.

– Об этом, об этом. Кто бы сомневался в твоих умственных способностях, ну, а после того, что было, у меня нет сомнений, что ты и в самом деле, гений.

– А что было? – Давид лукаво улыбался и был безумно доволен Юлькиной оценкой всех своих способностей.

– Что было, то было чудесно! Не знаю, что чувствовал ты, а я подобно мотыльку, парила в цветущем саду и нежнейшие лепестки ласкали мое тело.

– Это были мои руки, – с нескрываемой гордостью сказал Давид.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Юля взяла его руку и поцеловала ладонь.

– Твои руки действительно нежнее шелка.

– Я не могу говорить так красиво, как ты, но то, что я испытал с тобой, это самое лучшее в моей жизни. Я тоже летал.

Повернувшись, Юля увидела часы.

– Половина третьего! Гольдберг, мы Новый год проспали.

– Ну, во-первых, не проспали, а занимались хорошим делом, а, во-вторых, где мой пиджак? А то, так и будем в грехе жить. Где мой новенький пиджачок, между прочим, в ГУМе купленный, а почему не били куранты?

– Эй, – уловив иронию, сказала Юля, – а вы думаете, что вы в Москве?

– В М-о-с-к-в-е, в М-о-с-к-в-е, в столице нашей Родины, – вспомнив новогодний киношедевр, пошутил Давид.

– Ку-ку, поселок «Ак-бота», и наша дача.

– Да-а-а? А как я попал сюда?

Наконец, пиджак, который валялся на полу за кроватью, был найден. Давид что-то достал из внутреннего кармана и спрятал под подушку, а пиджак бросил обратно и стал поудобнее усаживаться на кровати.

– Что ты расселся, а кто одеваться будет? – Серьезно спросила Юля.

– Ну, не будь занудой, где написано, что Новый год надо встречать во «фраке» и за столом.

– И при свечах, – добавила Юля

– А почему нельзя, голыми и в кровати?

– Какими?

– Ну, извините, обнаженными. Давид слегка приподнял руки и томно развел их в стороны:

Шампанское, виноград, и рядом ты! Голая!

– Гольдберг, да ты извращенец!

– Простите, обнаженная! И совсем я не извращенец. Нам ведь так хорошо вдвоем, а голыми еще лучше, – Давид мечтательно откинул край одеяла, желая продолжения, – можно и без винограда, пить шампанское и целовать тебя.

Давид, как обиженный ребенок, смотрел на Юлю,

– Юль! А можно и без шампанского, но только с тобой, и это будет самый лучший Новый год в моей жизни!

– Ты точно извращенец!

– И, вообще, – не унимался Давид, – пусть такая встреча Нового года будет нашей семейной традицией!

Увидев надутые губы Юли, Давид согласился.

– Нет, ну если Вы желаете иначе, можно и во «фраке», я могу надеть, свой новенький пиджак.

Давид достал только, что брошенный за кровать, пиджак и надел его на голое тело. Из-под подушки он достал синюю бархатную коробочку, встал лицом к Юле и очень серьезно сказал,

– Юля, я тоже очень волнуюсь, у меня нет опыта, я никогда и никому не делал предложения.

Юля, я всегда хотел, чтобы у меня была жена. Одна жена. Я хочу, чтобы моей единственной женой стала ты, потому, что я люблю тебя, очень люблю.

И не дожидаясь ответа, Давид достал кольцо, опустился на колени и надел кольцо на безымянный палец её руки. Уткнувшись в Юлин живот, он вдыхал запах ее тела. Он наслаждался всем, что сейчас происходило с ним. Он был счастлив.

– Юлька, как же я жил без тебя?

Юля положила руку Давиду на голову и, не задумываясь о последствиях, громко сказала,

– Гольдберг, между нами есть одно, непреодолимое препятствие, из-за которого ты не можешь на мне жениться.

Давид замер. Его нежные руки, вдруг стали холодными. Юля попыталась освободиться из его объятий, но не смогла. Гольдберг был похож на бесчувственную глыбу.

Юлька испугалась. Она поняла: надо прекращать игру и просить у него прощение. Она встала рядом с ним на колени и увидела его глаза. Ей стало стыдно. Его глаза были полны слез.

Минуту назад, они были ярко-голубыми. Они светились и излучали такой свет, от которого можно ослепнуть. А сейчас они блекло и тупо смотрели непонятно куда.

– Давид, Давид, успокойся, прости меня, я не хотела, так получилось.

Давид отстранил ее руки и еле слышно сказал,

– Ты в самом начале сказала, что это подарок. Или гуманитарная помощь? Идиот!

А я просто сошел с ума от счастья.

– Ты замужем?

– Ты точно сошел с ума. Да, да, да, я замужем, три минуты назад, один идиот, сделал мне предложение и я с радостью согласилась.

Но Давид никак не реагировал на сказанное.

– Гольдберг, миленький, я люблю тебя, слышишь.

Давид! Я люблю тебя! Я мечтала о таком мужчине, как ты.

Давид! Я влюбилась в тебя, правда недавно, но я точно поняла и почувствовала это. Ты, слышишь! Я люблю тебя, люблю.

Давид, прости меня за эту глупую шутку, я не думала, что ты так прореагируешь.

Я очень-очень хочу быть твоей женой. Давид, не молчи, скажи что-нибудь.

– Тогда почему ты не можешь выйти за меня замуж?

– Ты, в самом деле, глухой. Я сказала, что между нами непреодолимое препятствие, из-за которого, ты, не можешь на мне жениться.

– Почему я не могу? Я могу.

– Потому, что добропорядочный еврей не может жениться на не еврейке по Галахе.

– Я тебя сейчас убью! – Ослабленными руками Давид пытался обнять Юлю.

– О, молодец! В себя пришел.

Проведя рукам по лицу, Давид облегченно вздохнул,

– Юлька, ты сумасшедшая.

Я, из-за твоей Галахи, чуть инфаркт не получил. Когда я услышал слово, препятствие, у меня все внутри оборвалось.

Юля опустила вниз руку и уверенно погладила Давида по нужному месту.

– Нет, ничего не оборвалось, всё на месте.

Гольдберг, пора Новый год встречать! Я тебе торт испекла.

– Откуда ты знаешь, что я люблю сладкое.

– Все умные и добрые любят сладкое.

– А еще я люблю булочки. И пирожки.

– А потом, любитель пирожков, мы… А ты какие любишь пирожки, на сковородке жареные или в духовке?

– Я всякие люблю. И на сковородке и в этой…

– Понятно. У нас мама хорошо печет пирожки, тебе повезло. А потом, обнявшись,– загадочным голосом продолжила Юля, – мы будем сидеть у камина, смотреть на огонь, слушать красивую музыку и молчать. А еще потом… Гольдберг, какой ты глупый. Сними свой идиотский пиджак. Тебе холодно?

– Нет, уже тепло.

– Дурачок, – целуя Давида, сказала Юля, – это не подарок, я все это сделала, только потому, что я люблю тебя. Достойнее тебя, я никого в жизни не встречала.

От ее прикосновений и слов у Давида потупился взор, тело обмякло и он, едва шевеля губами, прошептал:

– Юлька, ты действительно сказочная фея, из камня ты превращаешь меня в пластилин.

– Не заносись, Гольдберг, не заносись. Какой пластилин? Масло. Только в масло.

– Юлька…

Глава 10

Юля открыла дверь в спальню. Из комнаты пахнуло сладковато-терпким запахом хвои. Не проходя в комнату, она громко скомандовала.

– Гольдберг, подъем!

Из кучи одеял и подушек раздался жалобный голос Давида.

– Ну, мы же не в армии. Можно и поласковее, тем более после такой волшебной ночи.

– И поласковее можно. Вам теперь все можно.

– Ну, а тогда что стоим? Давид распахнул одеяло, и в предвкушении желаемого, зазывно растянулся в кровати.

Безучастно смотреть на такое «издевательство» Юлька не могла. Вдохнув лесной аромат, она томно закрыла глаза:

– «Шишкин»! Подъем! Волшебное «утро в сосновом бору» посмотришь на картинке.

– А вчера, мне добрая фея, обещала совсем другое.

– Давид, вставай. Я тоже, очень хочу, но…

– Никаких «но», иди ко мне, и-д-и-и…

Его голос звучал сладко и призывно. Едва превозмогая желание, Юлька взмолилась,

– Давид, вставай, нас родители ждут, и твои и мои волнуются. Если, я к тебе подойду, мы к завтрашнему утру встанем. Я с папой поссорилась. Он очень хотел, чтобы мы всей семьей встречали Новый год. Я столько лет не была дома. А я всех бросила и уехала с тобой.

Давид… И вообще я искупаться хочу, от твоего винограда и шампанского у меня все тело липкое. Сегодня почему-то вода еле течет и газовая колонка не включается. Вставай.

Никак нежелающего вставать Давида, Юля решила отвлечь подходящими утренними стихами:

– Я пришла к тебе с рассветом, рассказать, что солнце встало! Но, быстро поняв их провокационный смысл, она рассмеялась и закричала,

– Гольдберг, нахал, это ты должен меня будить, и уж если не стихами, то хотя бы, принесенным в постель кофе.

– Ты что, обжечься хочешь? – Не задумываясь, ответил Давид. Честно говорю, – засмеялся он, – я не принесу, пока я встану, ты уже пообедаешь. Мне, чтобы в одиннадцать встать, папа начинает меня будить в восемь.

– Гольдберг, уже двенадцать, вставай! Ты в окно посмотри, какая красота, глазам больно.

Вставай! Солнце мое, ну вставай!

Давид еще раз умоляюще посмотрел на Юльку, но она опять закрыла глаза и отрицательно покачала головой.

Смирившись со своей участью, он нехотя встал и, не глядя в окно, поплелся принимать холодный душ.

– Юль, а у меня колонка зажглась, – послышался радостный голос Давида,– и напор воды хороший. Юль, а хочешь, я тебе ножки помою…Юль…

– Гольдберг, ну ты настырный. Знаешь, как это называется: «Не мытьем, так катаньем»!

Обнимая Юлю, Давид весело засмеялся:

– У нас все будет по-честному, я все мытьем возьму. Мытьем…

О-о, тепленькая пошла.

Проезжая мимо центрального парка, Давид остановил машину и вышел.

Юля поняла, куда он пошел, но останавливать не стала. В отличие от Давида, она понимала – его желание невыполнимо. Но попытка купить цветы в середине дня, первого января доставила ей приятное удовольствие.

К большому удивлению Юли, Давид вернулся с огромной охапкой бордовых роз. Розы не были собраны в букет и от этого выглядели еще красивее.

– Ты где взял? – Искренне обрадовалась Юля.

– Где взял, где взял? Купил, – резонно ответил Давид.

– Розы! Зимой!

– Не Москва, но и мы растем. И рынок у нас имеется.

– Ну, положим еще базар, а не рынок, но голландские розы, это похвально.

– Экономистка, – Давид протянул Юле розы, – это тебе, моя сказочная фея.

– Так много!

– Я не знаю сколько надо, сколько было я столько и купил. Да и продавца жаль. Что ему мерзнуть? Пусть к жене идет.

Давид нежно погладил Юлю по щеке:

– Ты еще не осознаешь, что ты для меня значишь.

– Я, кажется, догадываюсь.

Поцеловав Юлю, Давид наклонил голову и губами коснулся её груди.

– Запах… запах твоего тела, это невыносимо... я безумно…

– Давид, надо ехать. Нас ждут.